и назидание – основное назначение исторических пьес, начиная с Шекспира и Шиллера, заканчивая Шоу и Гориным, а истории в них не больше, чем правдивых изображений турецких обычаев в мольеровском «Мещанине во дворянстве». Исторические личности тут – такова специфика театра – в большей степени олицетворение конкретных страстей, чем отображение реального человека во всей его сложности. И с этим наследством историческая проза вступила в XIX век.
Актуален ли сегодня исторический роман? Жанр, сформировавшийся в XIX веке как рефлексия на обрушение привычного мира во взаимодействии с войной нового типа, как попытка осознать национальную самость, сегодня по-прежнему существует в поиске ответа на вопрос о месте человека в мире, терзаемом войнами. Пока человечество не воспримет человечность как действительную, базовую, основополагающую ценность, возможно, ему будет полезно непрестанно оглядываться на кровавый след, оставленный в веках – чтобы помнить, из какого вчера состоит наше сегодня. Память для осмысления, осмысление ради чистого действия – этому, в том числе, служит исторический роман.
Человечество жиреет на крови. Человечество базово склонно к ксенофобии, в целом недальновидно и обладает короткой исторической памятью. Все-то нам кажется, что это было далеко, давно, и вообще не про нас. Однако XXI век с безжалостной прямотой демонстрирует, насколько близки к нам сегодняшним самые неприглядные способы прохождения исторического процесса. Какой гуманистический вызов в этом для писателя? Функция восстановления личной памяти, функция моделирования личной памяти, обращение к каждому человеку напрямую доступна со страниц романа. Человечество очень легко забывает историю, не протащенную через фильтры личного восприятия. Более того, человечество постоянно перепридумывает историю. Исторический роман сегодня, как никогда ранее, близок к мемуарной литературе, даруя ощущение сопричастности – и в этом его главнейшая роль. Стивен Фрай в своей статье «Будущее в прошедшем» (перевод мой) очень тонко формулирует этот момент:
«Вам может показаться странным, но многие люди действительно не в состоянии уловить связи между фактами жизни и историческими реалиями, до тех пор, пока эти самые факты и реалии не поставлены перед ними вживую, лицом к лицу, да еще имея конкретные портретные черты знакомого им человека».
Через портретные черты знакомого человека можно рассказать почти все, что угодно, хоть «Калевалу», и этим зацепить за живое самого равнодушного читателя. Будет ли в этом пробуждение совести? Возможно. Будет ли вторичной выгодой для того же читателя некая доза просвещения? Безусловно. Что ж поделать, знание, как и совесть, всегда выгодно предлагать в пилюле, не в чистом виде. Тебе-то просто, мне возразят, ты любишь историю… Я не люблю историю. Любить историю как процесс противоестественно – ибо это процесс причинения боли, даже когда он направлен к прогрессу. Любить историю невозможно, можно любить конкретных людей как персонажей, любить
