волны мелкие, стал искать съедобные моллюски и крючком вытаскивать морских лягушек меж камней и тинной зелени. Вдруг его схватили щупальца ядовитых рук большого осьминога, тело обвивая леденящей ступкой, что сломались с кожей кости. Закричал шаман, залившись кровью, и исчез в пучине грозной. Дикий сын сбежал от страха в горы. Он сошёл от ужаса с ума. Видели его не раз охотники, как гонялся за мышами по ночам.
Море, приняв жертву, усмирило шквал. Жизнь вернулась в этот край. Много было рыбы: окуня и палтуса. А касатки развлекались, сгоряча нападали даже на китов усатых, словно кит был меньше воробья. К алеутам гнали их добычу: котиков, пингвинов, неуклюжих выдр. Гибельных несчастий стало меньше, их дельфин унёс в водоворот священный.
Время в радости не замечаешь, лишь когда течёт из родника рекой, со слезами горькими сливаясь. Вождь, услышав, как волнуется прибой, перед смертью дочь свою позвал, объявил ей, чтоб охотник Чинтаячь стал ей мужем, а для всех вождём, что об этом он народу скажет, но глаза его закрылись раньше, а душа с орлами улетела в океан.
Не поверили охотники, что вождь их умер.
– Тукку спит, однако, крепко. Тукку умирать не станет неразумно, для него важнее люди, чем слепая смерть. В добрых чувствах, призывая к дружбе, нас любил, как ласковый отец. Новый вождь для племени не нужен, будем думать так, – решили все. Чтобы спящему не докучали свет и стуки, отнесли в пещеру в темноту.
Вновь занялись прежними делами. Чинтаячь с Алёшей на байдарах вышли в море утром ранним. Солнце разливалось золотистыми огнями на поверхности играющей волны. Молодой охотник добирался до каланов, где охотился Реота старший, был он братом матери. Много лет назад в снегу замёрзший, провалившись в пропасть с гор.
В пелене тумана остров показался. Где-то там лежат каланы, отдыхают, чуя человека, быстро уплывают в море, в безопасные места. Чинтаячь не стал чинить бобрам вреда, он с Алёшей поворачивал в сторонку, веселками грёб к лесистым склонам по воде притихшей, кроткой. Лишь когда байдары дна достигли, спрыгнув в воду, взяли в руки лодки. Груз надёжно спрятали, завалив травой и ветками. Через лес дремучий продираясь, шли к каланам против ветра, чтобы выдры не почуяли заранее. Зрение каланов хуже обоняния. Но моряк не думал об охоте сладостной. Он оглядывал деревья взглядом, высокие и стройные стволы. Чинтаяча с робостью спросил:
– Я могу остаться здесь до осени, чтоб срубить избу из сосен?
– Ищешь жизни беззаботной?! – изумился искренне охотник, на Алёшу посмотрел растерянно.
– Дабы жить, пока построю шлюпку, к матери хочу вернуться, поиграть ей на пастушьей дудке или на свирели песню канареечную, чтоб смеялась радостно при встрече. В день весёлый праздный из квасного теста выпекла б пирог с заячьим или говяжьим мясом. Из крупитчатой муки испекла бы калачи, а из гречки красные блины. Принесла бы груши в патоке или сахар в леденцах с белыми голубками для лакомства да наливку из черники сладкую.
Чинтаячь, взволнованный
