относилось и к тому, кто так распространялся о том, как сочен и жирен окорок). Что отвратительно в свинье – еще отвратительнее встретить в мальчике…
– Или девочке, – прибавил мистер Гибль.
– Ну, конечно, и в девочке, – сказал мистер Уопсель, несколько нетерпеливо: – да таковой здесь не находится.
– Кроме того, – начал Пёмбельчук, обращаясь ко мне: – подумай за сколько вещей ты должен быть благодарен; если б ты родился поросёнком…
– Ну уж, он был такой поросёнок, что и не надо хуже! – воскликнула моя сестра.
Джо прибавил мне еще соуса.
– Может быть; – сказал Пёмбельчук: – но я говорю о четвероногом поросёнке. Если б ты родился таковым, был ли бы ты здесь в эту минуту – а?.. Никогда.
– Иначе, как в таком виде… – заметил мистер Уопсель, кивая головой на блюдо.
– Но я не это хотел сказать, сэр, – возразил Пёмбельчук, сильно не любивший, чтоб его перебивали. – Я хочу сказать, что он не наслаждался бы теперь обществом людей старше и умнее его, учась уму-разуму из их разговоров, и не был бы окружен, можно сказать, роскошью. Мог ли бы он этим всем наслаждаться? Нет, тысяча раз нет. А какова бы была твоя судьба? – вдруг воскликнул он, обращаясь ко мне: – тебя бы продали, по рыночной цене, за несколько шиллингов, и мясник Дунстабль подошел бы к тебе, покуда ты валялся на соломе, схватил бы тебя левою рукой, а правою достал бы ножик из кармана, и пролил бы он твою кровь, и умертвил тебя. Тогда бы тебя не стали вскармливать от руки. Нет, шутишь!
Джо предложил мне еще соусу, но я боялся взять.
– Он вам, ведь, стоил страх сколько забот, сударыня? – сказал мистер Гибл, смотря с сожалением на мою сестру.
– Забот? – повторила сестра: – забот?…
Тут она представила длинный перечень всех болезней и бессонниц, в которых я был виновен, всех высоких предметов, с которых я падал, и низеньких, о которые я стукался. Она припомнила все мои ушибы и увечья и, наконец, заметила, сколько раз желала меня видеть в могиле, но я всегда упрямо сопротивлялся ей желанию. Я думаю, римляне порядком досаждали друг другу своими знаменитыми носами. Быть может, в этом кроется причина их беспокойного, буйного характера; как бы то ни было, но римский нос мистера Уопселя так надоел мне во время рассказа моей сестры, что я охотно впился бы в него, наслаждаясь воплями и криками мистера Уопселя. Но все, что я терпел до сих пор, было ничто в сравнении с страшным чувством, овладевшим мною, когда, по окончании рассказа сестры, все обратили свои взоры на меня с выражением отвращения.
– Однако, – сказал мистер Пёмбельчук, опять возвращаясь к прежней теме: – окорок вареный также богатый предмет – не правда ли?
– Не хотите ли водочки, дядюшка? – предложила моя сестра.
Боже мой, пришлось же к тому! Пёмбельчук найдет, что водка слаба, скажет об этом сестре и я пропал! Я крепко прижался к ножке стола и обвил ее руками. Мистрис Джо пошла за каменною бутылью, и пришед назад,
