этом рассказывают, что он от природы хитер, жесток и вероломен, несмотря на свой двадцатилетний возраст. Ведь он приказал умертвить пятерых единокровных братьев, чтобы занять престол. Не пожалел даже девятимесячного брата-младенца. Хотя сам – побочный сын покойного Мурада, рожденный от наложницы, – промолвил Никитос.
– Да, спасся только один принц Урхан, уехавший в Константинополь еще до смерти старого султана, – тихо сказал Нестор и сделал глоток прохладного айрана, – хотя, возможно, Мехмед и сам был готов отправить Урхана туда.
– Загадочная и странная личность, – еще тише продолжил Али, – подобно Гарун-ар-Рашиду, переодетый, он часто бродит по трущобам города поздним вечером. И горе тому встречному, кто узнает султана. Я сам видел его однажды в одеянии старьевщика, но испугался и сделал вид, что не заметил. Кстати, Мехмед ко всему еще и очень изощрен в любовных утехах. Уже не первый месяц как у него образовались и постоянно пополняются два гарема. Один – из красивых женщин, другой – из красивых мальчиков. Вероятно, он считает, что ему, как султану, милосердный Аллах не возбраняет ни того, ни другого…
– Если бы только этим ограничивались его странности. Султану вовсе неведомы чувства милосердия и жалости. Недавно кто-то из рабов похитил большую спелую дыню из любимого сада султана. Тот приказал найти вора. В бесполезных поисках прошли часы. Очевидцы рассказывали, что стража долго не могла найти виновного. Тогда Мехмед велел вспороть животы рабам, которые ухаживали за садом. Вспороли внутренности пятерым, но не нашли никаких следов. И тут султан пригрозил, что вскроет желудки и выпотрошит кишки даже стражникам, если те не найдут доказательств. Испуганная стража принялась за дело, и лишь внутренности четырнадцатого показали, что тот украл и съел дыню, – с придыханием вещал Никитос.
– «Ты правый суд зовешь, но где же он? Что – беззаконье, если смерть – закон?» – процитировал на фарси, а потом перевел на турецкий строки из «Шахнаме» Али, поглаживая черные как смоль усы и бородку перстами.
– Да, все это похоже на Мехмеда, – немного помолчав, добавил он. – Недавно султан приказал обезглавить еще одного раба, чтобы показать итальянскому живописцу Беллини, работающему при дворе, как отличается гримаса лицевых мышц отрубленной головы от изображаемых на картинах.
– Это страшно. Но еще страшнее то, что султан мечтает о славе и лаврах великого Тамерлана. Неспроста ему дали прозвище «Фатих» («Завоеватель»). Его гордой душе не дает покоя давняя мечта османских правителей – воссоединить европейские и азиатские владения турок, которые разделяет последний оплот ромеев – Константинополь, – с тихим ужасом в карих глазах вымолвил Никитос.
– Верно, султан хочет сделать этот великолепный город столицей своей державы? – осторожно спросил Нестор, посмотрев на Али спокойными голубыми глазами.
– Похоже на то. Вы слышали, наверное, что в Эдирне в последние месяцы
