успел налить? – допытывается Людка. Истерический гогот, смех с поросячьим визгом и хрюканьем, порвал станционную тишину. Громкое гоготание на всю станционную платформу. Немногочисленные пассажиры, сошедшие из других вагонов, и проводники с жёлтыми флажками в руках, оглядываясь на гам, не могут удержаться от улыбок. Засматриваются, как колоритная компания беснуется: попадали друг на друга и в свежевыпавший снежок, не в силах освободиться от удушающего чувства. Слёзы и вскрики, и тыканье пальцами в одиночную фигуру Смолькина, остолбеневшего и не расстающегося с налитой нормой: вторую не пьёт.
…На перроне никто не встречал. Рюкзаки переупаковали, двинулись по поселку наобум. Но на скамейках местного стадиона тормознули и разлили – по граммульке – «Старорусскую», для сугреву.
За благополучный аб-б-бордаж! – предложил Смолькин, которому на этот раз налили. Ещё раз, по инерции, хохотнули.
Когда развязанные языки довели до киева, раннее утро сменилось полуднем. На базе Гусенкова, в новосложенном балке, с фундаментами, засыпанными опилками, и односкаткой крыши, утеплённой толью и снегом, сквозь сизый папиросный дым им объяснили где и как перебиться грядущую ночь, пока в их полевом бараке вставляются вторые рамы и обшивается войлоком входная дверь. И дали проводника, топографа Коляна Зайцева.
Долго брели по колодистым улицам-переулкам сибирского Бородино. Наконец, Колян Зайцев завернул во двор без калитки. Скинул щеколду с дверей дома и вошёл первым.
– Тут буровички не хило жили, с… собакой Диком. А до них – маркшейдеры. У одного крыша поехала с перепоя. Его утром в колодце нашли – горячка. Вот на этом диване он и кончился. Дрова во дворе, вода в колодце… Ну, я пойду? – и в кромешной тишине Колян вышел, грохнув дверью.
Девчонки, ошарашенные образом и мрачной легендой особнячка, удалились из зала в горницу. Парни попадали на стулья.
– Ладно, я з-за дровами. – Веня очнулся первым.
– Может, по стопке? – предложил Шкалик.
– Давай. Девчонки, айда погреться… – И Крестик стал распаковывать рюкзак прямо на круглом столе, выставленном посредине зала.
Шкалик вынул кружки, водку, расстелил на столе «Правду» и разлил всю бутылку на шестерых.
– Венька, ты будешь?.. – Смолькин не отказался. Нарушил принцип. Он строгал лучины для растопки. Девчонки, словно куколки в фуфайках, вышли в зал и молча пялили глазки. Саня Крестик резал булку, сало и колбасу.
Что вы смотрите так, из прищуренных глаз, джентельмены, бароны и денди?… – после первой же дозы Крестик расчехлил гитару и рванул – высоко, форс-мажорно. И снова лукаво ласкал долгим взглядом Иришку Шепель.
– Я за двадцать минут опьянеть не смогла… – расслабилась и Ирка.
– …от бокала холодного бренди – фальшиво подпевала Люда Ильченко.
Скоро пели все, даже Веня Смолькин, уже не заикаясь
