предстояло дробить и паковать в мешки керны с углем. За неполный прошлый месяц их скопилось несколько сот метров. Пробы, обработанные в лабораториях, обращались, в строгом технологическом порядке, в государственную перспективу. Их анализ, внесенный на карты месторождения, рисовал картины причуд природы: лунные пейзажи, звездные россыпи, то да сё, да понимай, как знаешь… Картины уходилы в ГКЗ, как кирпичики здания ГОСПЛАН. На солидные, черт бы их побрал, постройки.
– Давай, не зевай, шевели лаптёй! – самозабвенно кричал Андрюха, рывками сдёргивая полупустые ящики из стопки.
– Чё орёшь, д-дура… – лениво оборонялся Смолькин, не пытаясь перекричать шум движка.
Бородатые джины дробилки выскакивали, словно пробки из засургученной бутылки, рассеивались в студёном воздухе и плыли… плыли… пылили окрест.
Морозное утро светилось лучистым солнцем. Снежная целина засверкала жемчужным блеском. Слепило глаза и тешило угнетённую душу. Настроение поднималось, словно от рюмки водки, опрокинутой натощак.
– У меня реванш, Шкалик. Я тебя вечером в три хода обую. Береги ухи.
– Со мной не садись, Жила. С Нинкой – в чапаева – лучше.
– Э-ей, гроссмейстер, не дерзи. Точно обую. Я понял твои фишки.
– Я без поражений, говорил же.
– Ты, небеса повествуют, Миркина сделал? Врут? – приступил к допросу Крестовников.
– Миркин на ничью согласился. Гусенкова сделал. Теперь полушубок не выписывает.
– Так ты это… Храмцову накапай. Гусь нам ещё за побелку сарая должен. И за аврал этот пусть четверть ставит.
– …а какие у меня фишки?
Жила хмыкнул. Сделал на роже квазиморду и оттопырил уши грязными руками. Смолькин хохотнул. Крестовников повторил рожу. Шкалик улыбнулся.
– Давайте план гнать.
Геологи молча, сноровисто-сосредоточенно, словно кандальники во глубине сибирских руд, совершали навязанную миссию. Отбор кернового угля в ведро, засыпка в сопло дробилки, этикетка, мешок… Очередной интервал… И следующий ящик.
Через пять часов дробления пыль забила каждый глаз, нос, ухо. Лежала на плечах и спине… Слоилась на коленях брюк. Короткие смешки Жилы угасли, Смолькин подавил в себе вынужденную безысходность. Глаз Шкалика потускнел.
…За бараком геологов, на берегу Солонцов, стояли чучела покосившихся изб. Бани. Пополудни одна из них задымилась во все окна и двери.
– Баню… топит по-чёрному. Иди, Шкалик, договорись, а? – Жила хоть и утратил боевой дух, но ещё мыслил и вымолвил первое, что пришло на ум. Знал: Шкалику не откажут. У него фантастическая везуха! Чем берёт?
Шкалик отошёл от дробилки и принялся колотить шапку о колено, затем фуфайку и штаны. Смотреть на это было смешно, но коллеги лишь ухмыльнулась друг другу. И сорвались истерично хохотать, представляя, как Шкалик
