подьячий, раздувая мехами нужный жар в горне.
– Стройку какую-то в Преображенском затеяли, вот и попросили нас помочь да железа рубленного нам привезли, – ответил монах, ловко поставив красную от жара заготовку в оправку. – А нам доброе дело сотворить всегда приятно. Было бы из чего. Раз в неделю гвозди у нас забирают…
И опять закипела работа. Перед полуденной трапезой попробовал подьячий заговорить с другими иноками обители, но тоже всё без успеха. Двое из них дали обет молчания, а ещё двое, кроме «не ведаю» и «на всё воля божья», ничего не хотели говорить.
Время уже не шло, а бежало, как песок сквозь пальцы. Подьячий узнал, кто сделал свечу, но что толку: даже намёка на какой-то новый след теперь не было и в помине. Единственное, что он смог выведать: мог ту свечу из корзины взять человек из Преображенского, когда за гвоздями приезжал. Там можно поискать, ежели о других гостях ничего выведать не получилось. На безрыбье и рак рыба.
8
После полудня все помолились и уселись за стол. Игумен кивнул головой, стали есть. Трапеза всё та же: ржаные сухари и кисель. Никто никуда не торопился, пищу вкушали степенно, до самой крошки последней. Если что-то просыпалось на стол, то всё это осторожно смахивали на ладонь – и в рот. Ели степенно и без разговоров. Осип попробовал завязать беседу, но на него все сразу так строго глянули, что аж в жар парня бросило. Оно и понятно: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Подьячий примолк, ссутулился и стал грызть жесткие сухари, запивая их холодным и безвкусным киселём. Больше в обители этой ничего его не интересовало. И когда он одолел третий сухарь, с улицы послышался шум.
Эй! – кто-то громко кричал за воротами. – Открывай, кому говорю! Чего закрылись! Открывай!
Монахи переглянулись, как по команде, встали из-за стола, взяли на крыльце топоры и пошли к воротам. Один инок стал отодвигать тяжелый засов, а четыре его товарища, отступив шага на три назад, подняли к плечам топоры. Не жаловали здесь, видно, особо крикливых гостей. У крикливых часто недоброе на душе. Но оружие инокам на этот раз не пригодилось. Створки ворот раскрылись, и Осип увидел Афоню. Афоня скалил в улыбке щербатый рот, приветливо махал рукой и кричал:
– Выходи, Осип! Я с дядькой договорился! На два дня он нам лошадей дал! Теперь и на ночь к нему можно не приезжать. Гуляй – не хочу! Чего ты как жена Лота столбом соляным стоишь? Поехалилошадь твою искать! Здесь-то нет ни одной!
Осип так обрадовался появлению своего товарища, что чуть было не позабыл поблагодарить братию за приём, но вовремя опомнился и низко поклонился монахам. Те степенно поклонились в ответ, и каждый из них двумя перстами перекрестил уходящего гостя. И опять ни одного слова не промолвили иноки. Ворота захлонулись и сразу же зазвенел молот кузнечный, натужно завизжала пила , топоры застучали.
– Я всё утро дядьку уговаривал, – не переставая, щебетал Афоня, пока они ехали по лесной дороге. – Беда, говорю, у человека: лошадь украли. Помогать надо. А дядька ни в какую:
