надо всеми, как владыка ночи. Черноперый, когтистый, рогатый.
Птицы, летучие мыши, жуки, мотыльки и червяки прежде с ним не встречались, но все же поняли, кто вернулся. Липа дрожала от верхушки до корней, скрытых глубоко в земле. Но в ярко освещенном доме, стоявшем в тени старого дерева, никто ничего не заметил. Его обитатели не уловили ни малейшего намека на происходящее.
Из полуоткрытого окна доносились смех и звон бокалов.
– Груздь и сморчок, пей – и молчок! – громко нараспев проговорил восторженный голос, владелец которого уже явно не один раз осушил кубок с лавровой настойкой.
– Ох, чертополох, папоротник и мох! – подхватил другой, и снова раздался смех, который звучал, пока окно не закрыли, отгородившись от тьмы и тишины, и не поставили на подоконник фонарь.
В его мирном сиянии, чуть разгонявшем предрассветные сумерки, никто из гостей не увидел, как с самой верхушки дерева черным полотном спустилась тень, легла на землю, раскинув крылья, и растаяла в темноте, окутавшей могучий ствол. Липа снова вздрогнула, точно с ее древнего древесного сердца упал камень, а все крошечные огоньки сбросили оцепенение и как ни в чем не бывало полетели дальше.
По песку во дворе перед домом прохрустели робкие шаги. Неизвестная фигура скользнула вдоль стены, на мгновение заслонив падавший из окна свет фонаря. Вскоре послышался щелчок – открылись ворота сарая, которым редко пользовались. Створка бесшумно закрылась. И воцарилась тишина.
Карлман пронесся по коридору. Комната Бульриха располагалась напротив спальни его матери. Он осторожно приоткрыл дверь и неслышно прокрался внутрь. Эта комната была еще больше, чем та, в которой жила Бедда, и поначалу молодой квендель с трудом различал обстановку, потому что окна были задернуты тяжелыми шторами. Было очень тихо, в камине, в левом углу, тлели дрова. Карлман с удивлением подумал, что огню следовало бы гореть жарче, ведь Бульрих, как и Бедда, после возвращения постоянно мерз, не открывал окна и искал тепла. Но где же сам дядя?
Кресло у камина пустовало. Должно быть, Бульрих отправился спать. Подчиняясь странному предчувствию, племянник не стал его звать и повернулся направо, где в другом конце комнаты, напротив камина, стояла такая же роскошная кровать, как и та, на которой спала Бедда. За массивными сундуками и шкафами, выстроившимися вдоль стен и едва различимыми в слабом свете скудного огня, царила непроглядная тьма.
Карлман невольно вздрогнул. Вправду ли так холодно, или он дрожит, потому что испугался свинцовой тишины? За эти дни он уже несколько раз заходил к Бульриху, когда никого не было рядом, – неужели сейчас что-то изменилось?
Глаза Карлмана привыкли к полумраку, и он с замиранием сердца направился к кровати Бульриха. Слева в стене открывалась ниша, в которой, как Карлман помнил, перед высоким арочным окном стояло огромное черное кресло. Шторы здесь были задернуты не слишком тщательно, сквозь щель просачивалось немного света, и, медленно ступая, Карл-ман понял, что не один в комнате.
В постели он обнаружил дядю, который,
