обернуть в благоразумие наше общество – словно кричать в глухом лесу столбам-деревьям, высохшим и полным тварей». Повесился через год.
Пастор критиковал «Ратлит» и называл адамовым яблоком всю эту продукцию. Закономерно ли это действие – сказать не могу, но факты критики и смерти прекрасно ложатся друг на друга.
Самых агрессивных видно не было: они под шумок рыскали по магазинам, разбивая витрины, и для отвлечения внимания поджигали автомобили. Службы становились в один ряд с гражданскими автомобилями. Огонь подхватывался, загоралась ещё одна и так далее.
Улицу окутал дымок и духота от проливного дождя в жаркий день. К горлу подкатывал камень из желчи и выпитого кофе с утра.
– Соблюдайте общественный порядок! – гололистно требовал майор Злитчеполис. – Любая провокация преследуется законодательством Злитчении!
Общей группой нас занесло на аллею, которая упиралась в жилой дом. Из окон наблюдали тысячи глаз. На седьмом, последнем, махали флагом Злитчении, посвистывая гимн.
Толпа вывернула влево. Там, вдалеке, проходила ещё одна группа из красных халатов. Как роботы, синхронно и монотонно они произносили:
– Мы все едины! Мы все едины!
Противоречие их слов и действий: они хотели отмыться от своих коллег, взрывающих здания и ворующих поезда, но не хотели отдаляться от идеи целости общества. Я пытался вытиснуться из толпы, что в ответ красным кричали:
– «Целом» в «Купол»!
Я не в том возрасте, чтобы принимать в подобном участие. Я помню свою горячую голову и как мы выходили под эгидой: «Будущее для обездоленных, счастье без труда». В наше время действительно было трудно пробиться.
Адрес с Милосердия, а если и рождение в Онгевесте, то, если тебе не повезло с твоими талантами упираться в потолок, то тебя переламывало. Но никто не хотел брать к себе выходцев из гетто.
Таланты приходилось использовать в нелегальной сфере, чтобы хотя бы покушать раз в неделю. Выходец из Онгевеста – стопроцентный псих, который ещё и живёт в Милосердии, а там сплошь бандиты.
Всех под одну гребёнку. Шизик, проститутка, синяк, нарик, барыга, вор, отсидевший, сын отсидевших – подставьте любой порок, и за это нас ненавидели. Я не видел своего будущего, потому что у меня его украли.
Украли нагло, не стесняясь, и насмехались из-за того, как облапошили дурачка. Наверно, сейчас бы я лежал где-нибудь в притоне, часами разглядывая прогулку таракана, если бы ушёл из дома.
Если бы мать не сошла с ума от горя и не обратилась к зачаткам «Целом». Если бы мать не сказала, что я больше не её сын. Если бы Ани-Мари смогла убедить меня тогда, стоя на коленях.
Если бы я не устроился в бордель. Если бы не увидел Баварца. Если бы не стал журналистом. Я мог долго рассуждать, кем бы стал, если бы мог выбирать; кем бы стал, если бы не череда случайных происшествий.
Память нахлёстом возвращалась ко мне, но разобрать её по
