руку. Пальцы походили на деревяшки.
Уродливые, с раздутыми суставами пальцы. Будто их выворачивали. А он собирал их заново. И так раз за разом. Дуновения покачивали ветви. Я мог видеть его с разных сторон, разглядеть картину.
Радости от этого никакой. Дроблённые ключицы пронзали мягкие ткани. Худоба узника, морившего голодом. Пульсирующие вены в тени казались извивающимися червями. Или были таковыми.
Я видел, прямо в тот же момент, как он гниёт заживо. Смотрел на него через мушку и задавал вопрос не что именно с ним случилось, а как он до сих пор остался жив.
Вот он открывает рот. Серо-зелёная жижа проваливается, булькает по вязкой тухлой воде. Чёрные осколки зубов, дёсны с язвами. Мучительно тянется вперёд, а мышцы рвутся.
Ствол подрагивал, руки в страхе ёрзали по холодному металлу. Хотелось плакать.
– Делай, что должен.
Произнёс он мне тихо, расслабленно. Будто смирился. Или знал давно, что такое произошло бы.
– Прости, Йозеф, – оправдывался я перед ним, внезапно вспомнив имя.
По телу прошёлся ток. Рука старика плюхнулась на воду.
– Делай, ну, – зверел старик.
Он подставил макушку, чтобы я наверняка попал. Я злился. Злился и боялся. Я знал, что не я держу ствол, но наблюдал воочию. Видел чужими глазами.
– Ты знал, на что идёшь, – будто через радио говорил старик.
– Ты знал, что мог идти за мной, – всё ещё пытался исправить я положение.
– Стреляй, твою мать! – кричал старик на меня. – Стреляй, тряпка.
Я зажмурил глаза. Гниющий старик спрятался во тьме. Выстрел умчался прочь, шуршал вдалеке. Пот щекотал лицо.
Только через секунду меня осенило, что это вовсе не пот. Дышал через рот. Хрипел. Слизь вибрировала в гортани.
Я знал. Помнил. Ещё два вдоха. Ещё один выдох.
Я открыл глаза в самом начале пути. Лес, туман, кровавые следы. Бесконечное повторение действия. И, как бы я не пытался заменить его, оказывался в лесу. А после – на поле.
Уроборос. Цикл с полным погружением. Реалистичная проекция невольно пережитого пути. И самое страшное – не видеть вновь и вновь один и тот же исход. Самое страшное – не вырваться.
Остаться в личном аду, вечном сне, пока моё тело физическое разлагается.
«Что же я оставил после себя?», – каждую ночь провоцировался вопрос.
Кроме разрушенного брака, несчастного ребёнка, который не видит во мне отца, продажи карьеры за тёплое местечко – где я не обосрался? Может ли кто-либо подтвердить факт значимости моей жизни?
Ничего подобного. Снова выкрученные суставы, заевшая пластинка, звонкий выстрел, гудящий в ушах и снова. Когда всё произошло, когда я стоял с закрытыми глазами, я спрашивал себя: «Что же я оставил?».
Я не мог вспомнить. Не мог вспомнить жертву. Постепенно забыл себя. Выстрел. Поле. Лес. Выстрел. Поле. Лес.
– Пора, Макс.
Что
