чего обдумать.
***
Как же я ошибалась, когда считала Жабу своей главной угрозой в школе. Когда я возвращалась из женского туалета в кабинет, уже близилось время начала урока, коридоры были почти пусты. Из-за поворота мне навстречу вышла компания гогочущих парней и остановилась, едва завидев меня.
– Вы поглядите, что за крошка, – сказал один из них. Узнать голос оказалось нетрудно, это он звонил мне недавно. – Ходи, оглядывайся, девочка. Нажаловалась папочке и думаешь, это сойдет тебе с рук?
– Он мне не отец. И нечего меня запугивать.
На самом деле я очень боялась. Их пятеро, а я одна. Если решат подкараулить на улице, мне от них не уйти.
Я обошла их и направилась в класс.
– Посмотрим, быстро ли ты бегаешь! – Крикнули мне в спину, но я быстро закрыла за собой дверь. Не хватало, чтобы Сережа опять услышал. Хотя было бы неплохо попросить его проводить меня до дома.
Следующие дня два я только и делала, что оглядывалась. Любой прохожий казался мне преследователем, любой поворот таил в себе угрозу. Сколько бы я ни убеждала себя в обратном. Когда вечером Слава предложил прогуляться до магазина, мне пришлось уговаривать его остаться сегодня дома. Мне было так тревожно, что в какой-то момент даже мама не выдержала и дала мне успокоительное. Но на их вопросы я отвечала кратко – пугает грядущее сочинение, только и всего.
Забавно, как легко взрослые верят тебе в одном случае и как быстро раскрывают ложь в другом. Например, мою маму никогда нельзя было обмануть, сказав про плохое самочувствие. Но всегда любое плохое настроение или тревогу я могу спокойно приписать контрольным или экзаменам, и расспрашивать про это дальше не будут.
Забавно еще и то, что любой факт, начинающийся с этого самого «забавно», можно легко заменить на «печально», и смысл не изменится.
Но на третий день случилось нечто удивительное. В кабинете географии, когда наш урок подошел к концу и мы принялись складывать контурные карты и учебники, в кабинет вошел Никита. Игнорируя гневные выпады Ираиды, он продолжил идти прямо к моей парте.
– Я хотел… хотел… – Слова давались ему тяжело, губы то и дело презрительно поджимались. – Хотел извиниться. Ничего между нами не было, я все выдумал. И хотел извиниться.
Весь его класс, казалось, максимально набился в дверной проем, чтобы это увидеть. Что уж говорить про наших, которые так и обомлели.
– Ну, продолжай, – я решила подумать, как бы на моем месте ответила Люба. – Ты хотел, но не извинился.
Со стороны наших мальчиков раздалось поддерживающее улюлюканье. Челюсть Никиты так и сжалась от злости. Было приятно наблюдать, как напрягаются все его лицевые мышцы, чтобы произнести ненавистные для него слова.
– Прости меня. Пожалуйста.
Мне кажется, Люба заставила бы его повторить какими-то такими словами: «Что? Повтори, а то я не расслышала». Но это было совсем уж не по мне. Все-таки я христианка, как можно отказать в такой просьбе, пусть
