еле-еле приподнял голову.
– Н-на! Будешь? – протянул ему под нос бутылку.
– Не-а. Лучше… покурим… давай. – Выдал Митруха очень медленно и устало.
Поставил пузырёк на землю и достал сигареты. Закурили. Ничего не видя пьяными старческими глазами, Митруха задел пузырёк ногой. Бутыль опрокинулась, но содержимого внутри оставалось так мало, что выплёскиваться было нечему. Оба старожила выдохнули с облегчением, что ничего ужасного, к счастью, не произошло.
Тут к компании подошёл другой пожилой, но довольно энергичный мужичок, в тёмных штанах и ботинках, потрёпанной коричневой куртке и белой драповой кепке.
– От Митрофаныч то, а? Сидит, всё курит и курит. Кашляет-кашляет, никак не подохнет, старый хрен, – проговорил длинный худощавый мужичок. – Знаешь, кстати, почему так часто икаешь?
–Н-ну и поч-чему? – Митруха хотел приподнять голову, но задача оказалась непосильной.
– Да потому что дьявол тебя вспоминает. Заждался уже там, внизу, – показывал пальцем, тыча вниз. – Но ты, старое плешивое отродье, никак не хочешь в студёную ложиться. Та если и ляжешь, то неглубоко. В канаве, что недалеко, во-оон на той стороне, – махнул рукой. – Где коров пас давеча. Проспишься до вечера, и обратно, с бурёнками. Они – в стойло, и ты – в своё.
– Коляныч, никак ты днём аншлагу нахлебался! Шо, утром снова показывали? – приветливо улыбались женщины. – Сегодня в антураже весь какой, забавный да смешной.
– Ох, и не говорите дамы! – Степан шутливо отмахивался. – Добрый вечер, кстати, – улыбнулся худощавым лицом, оголяя свои родные, крупные белые зубы.
– Ой, никак это к нам Степан пожаловал, собственной персоной. Самый молодой, полувековой! Звёздная улыбка нашего деревенского… да как его там, в Америке то… этого, «налейвуда»! – закричала одна из баб, строя ему глазки. – Ой-ёй, типун тебе на язык, кошёлка ты старая. Дети вон, гуляют, бегают кругом, а она кричит слова нецензурные, побойся бога! – погрозила пальцем соседка. – И где только слова такие нашла…
– Пф-ф, «где-где», известно где. По радио вещали, – фыркнула та в ответ недовольно, и отвернулась.
– На каком таком ещё радио? – заиграло у соседки.
– На том самом, которое у меня дома стоит, на полочке возле окна.
– О-ой, ты смотри, какая языкастая-я… Что не слово скажи, не вопрос задай, всё одно – лишь не доставай.
– Нашла я… Как эт называють… – призадумалась, обхватила обеими руками голову, покрытую тонким хлопковым платком тёмно-красного цвета с рисунками розочек, зелёных лепесточков на светлом фоне, и другими завитушками. – Вспомнила! Эксклюзивь, особая частота, во! Не каждый про такую знаеть!
– Ба-ааа… Ещё одна матершинница сидит с нами на лавке. Понахватались гадостей заморских. И не стыдно то как, засорять язык родной, великий и могучий. Кабы других слов у нас нету что ли?
