решений никогда нельзя рассматривать вне контекста социального окружения. В следующих главах мы еще многое скажем об этой важнейшей связи. Соглашаясь, что социальный контекст можно определять по-разному, как и понимать причины принятия тех или иных решений, мы все же должны признать, что, приступая к системным изменениям на основе шоковой терапии, экономисты слишком мало учитывали вопросы, связанные с социальным, культурным или историческим контекстом.
Боевой призыв, прекрасно отражающий отношение мейнстрима экономической науки к сложнейшему вопросу институциональных преобразований, прозвучал в октябре 1991 г. на семинаре Мирового банка в Бангкоке. В этот критический для российской политики переходный момент, спустя всего несколько недель после провала августовского путча, Лоуренс Саммерс, тогдашний главный экономист Мирового банка, произнес следующую речь: «Расскажите всему миру истину: законы экономики не отличаются от законов проектирования. Один и тот же набор законов работает везде»[58].
Не удивительно, что молодые российские реформаторы, которые теперь стали министрами, поспешили присоединиться к растиражированному средствами массовой информации общему мнению. В феврале 1992 г., например, ровно такой же взгляд на законы экономики высказал Петр Авен, на тот момент бывший российским министром внешних экономических связей: «С точки зрения экономистов, особенных стран не существует. Если экономическая теория – это наука с собственными законами, то все страны и все планы экономической стабилизации одинаковы»[59].
Когда начало становиться очевидным, что события развиваются, возможно, не совсем по плану, основной реакцией стало отрицание проблемы, а также серия защитных отговорок. Вначале в защиту проводимой политики было заявлено, что катастрофическое падение показателей ВВП объясняется статистической иллюзией, связанной с тем, что советская манера ведения отчетности отличается от рыночной. Затем последовали утверждения о том, что значительная часть продукции командной экономики имела столь малую ценность, что сниженная производительность постсоветской экономики, по сути, является улучшением. Последним аргументом стали обещания неминуемого экономического бума, который уже не за горами.
Пока все это происходило, современные российские бароны-грабители вконец распоясались, захватывая все больше государственных активов и наживая огромные частные состояния, – все это за счет российского государства и десятков миллионов простых россиян, которых на праздник мародерства не пригласили[60].
Результат может послужить яркой иллюстрацией поговорки «из огня да в полымя». Из советской реальности стагнации и медленного погружения в кризис Россия была брошена в хаотический и глубоко разрушительный «дикий» капитализм, который продлился почти десять лет и принес с собой гиперинфляцию, гипердепрессию, финансовый коллапс, обнищание населения и демографический кризис, который заставил
Процит. в: Keegan W. The Specter of Capitalism: The Future of the World Economy after the Fall of Communism. London: Vintage, 1993. P. 109.
Процит. в: Goldman М. Lost Opportunity: What Has Made Economic Reform in Russia So Difficult? New York: Norton, 1994. R 106.
Goldman M. The Piratization of Russia: Russian Reform Goes Awry. London: Routledge, 2003.
