изуродован… При этой мысли у меня до сих пор перехватывает дыхание. Тем более что время от времени я слышу в темноте болезненные вздохи. Я уже не могу понять, спит он или нет. Снова начинаю гладить его по волосам, и это, кажется, успокаивает его.
С наступлением ночи холодок начинает пощипывать мою голую кожу. Я не решаюсь забрать у всадника свою рубашку, хотя и мерзну. Меня бьет дрожь, зубы стучат.
– Тебе холодно.
Его хриплый голос словно вырывается из самой тьмы. От него у меня мурашки бегут по коже.
– Ничего.
Вот влипла я. Даже не смешно. Если и не попадусь на мушку тем, кто ищет всадника, – а эти люди, пожалуй, не остановятся перед тем, чтобы поднять руку на девочку-подростка, – так тетя Мария выгонит меня из дома.
Я словно наяву слышу ее пронзительный голос: «Решила провести ночь с каким-нибудь парнем, потаскушка? Ну так раз уж ты считаешь, что доросла до секса, значит, доросла и до того, чтобы жить самостоятельно».
Так и будет.
А может, она просто отметелит меня до полусмерти.
Так что мурашки у меня не только от холода.
– Ложись рядом, – прерывает мои раздумья голос всадника.
Я смотрю туда, где, как мне кажется, должны быть его глаза, и от его слов у меня что-то сжимается внизу живота. Я понимаю, что он не вкладывал в них никакого сексуального смысла, но его хриплый голос и то, что мы с ним оба голые до пояса, невольно толкает мои мысли в эту сторону.
Я никогда не лежала рядом с мужчиной, если не считать родственников.
– Ты ранен, – говорю я. – Я могу толкнуть…
– Если бы ты беспокоилась о том, чтобы не потревожить мои раны, то не тащила бы меня сюда полумертвого.
Я-то, честно говоря, сказала бы, что даже не «полу», но, похоже, ему и это нипочем.
– Я не хотела тебе навредить, – говорю я. – Я хотела тебе помочь.
Он хмыкает, и я понятия не имею, верит он мне или нет.
– Я… не могла тебя бросить, – признаюсь я, ковыряя ногти. В комнате надолго воцаряется тишина. А потом…
– Ложись рядом, – снова говорит всадник.
Я прикусываю нижнюю губу и признаюсь:
– Я тебе не доверяю.
– Взаимно.
Я удивленно хмыкаю.
– Я же тебя спасла.
– Если, по-твоему, это называется «спасти»… – Голос у него обрывается, и он делает прерывистый вдох. – То я даже не спрашиваю, что у тебя называется «задать трепку».
– С ума сойти. – Зубы у меня стучат. – Я-то тебя пожалела. А ты такой грубиян.
– Ладно, – говорит он, – мерзни дальше.
Я смотрю на его силуэт в темноте. Очевидно, он сказал все.
Выдерживаю еще минут пятнадцать, а потом, выругавшись себе под нос, придвигаюсь к его боку. Натыкаюсь на что-то мокрое и липкое. Всадник резко втягивает воздух сквозь зубы.
Вот дерьмо…
– Прости, – извиняюсь я.
Он снова хмыкает.
Я
