наша, всегда строгая, немного даже подобрела, потому что ее физик пригласил на танец. А он молодой, красивый, вот она и подобрела, и вся прямо засияла. Конечно, если бы ее, скажем, завхоз пригласил, Василий Родионыч, то вряд ли бы засияла. Потому что он довольно пожилой, и сморщенный, и грузный. Вот физик – это другое дело. Значит, закружились они с физиком в вальсе, а мы на них смотрели и тихо ржали.
Я все хотел пригласить на танец Полину и все не мог решиться. И тут… Вы представляете, Андрей Бобров, этот, видите ли, гитарист, ка-ак подошел к ней! Да ка-ак пригласил! Да она, гляжу, ка-ак согласилась, да как прямо засветилась вся тоже – я в первый раз, кажется, увидел, что она улыбается! И даже не молчит, как обычно, а что-то ему говорит, он – ей что-то в ответ и тоже лыбится! Бобер, понимаешь!
И они пошли танцевать! И долго так танцевали, целых три танца!
А я, как дурак, сидел, и смотрел на них, и злился.
И потом, после этого осеннего праздника, я решил к ней подойти и прямо признаться – что она мне нравится и что, если ей нравится Бобров, а не я, – так я не против, только зачем тогда ко мне постоянно подходить было целый год? Только из-за русского? А Бобров, между прочим, тоже за русский регулярно двойки хватает!
И всю субботу и воскресенье я думал и представлял, как подойду к ней на перемене, она будет, как обычно, одна стоять у окна, грустная и синеволосая… А я подойду и скажу:
– Привет.
И она, как обычно, молча кивнет.
И я ей во всем тогда признаюсь!
Наступил понедельник, и я весь первый урок на нее смотрел, оборачивался и жутко переживал… И вот наконец – звонок, и все как ломанутся на перемену! И я тоже как ломанусь. К окну. Где она.
Подхожу, весь трясусь внутренне, но виду не показываю.
– Привет, – говорю.
А она даже не кивает. Просто улыбается сама с собой и в телефон смотрит… Опять улыбается! Ну явно что-то не то с человеком!
Гляжу, а у соседнего окна – Бобров, пишет в телефоне, и смотрю – они переглядываются! Улыбаются оба смущенно, как дураки, глядь друг на друга, и опять в телефоны! И пишут!
Ну, я тогда совсем расстроился. Фиг тебе теперь, думаю, а не русский. Сама домашку делай, сама диктанты свои двоечные исправляй. Тоже мне, девочка с голубыми волосами, Мальвина, понимаешь…
Это у меня Пьеро просто есть. Кукла такая. Папа подарил. Папа в театре работает, артистом, ну я говорил уже, и вот он мне подарил Пьеро на Новый год, еще давно, когда с нами жил. Такая, марионеточная кукла, на нитках. Папа меня учил, как этого Пьеро правильно водить.
– Ты, когда им двигаешь, не забывай, что марионетка должна быть заземленной. Неважно – на столе там, на полу, еще где… Чтоб твой Пьеро не в воздухе висел, а именно ходил, как человек. Ну то есть может и летать, конечно, если надо… Но вообще кукла ходит по земле, понимаешь?
Я этого Пьеро сразу полюбил, потому что он такой же молчаливый и грустный, как я. Ну и как Полина эта. И я с ним, как с живым, часто разговаривал. Ну, мелкий был…
