вместе не просто из-за общего опыта выживания, но и из-за более глубокой, более глубокой связи, молчаливого понимания, которое превосходило огромную пропасть, разделявшую их миры. Жесткий панцирь их ролей – Сестры Битвы, закованной в священную силовую броню, символ непоколебимой веры и праведной ярости, и изнуренного Гвардейца, обремененного тяжестью своего лазгана и ужасами, свидетелем которых он стал, – начал таять в мерцающем свете костра, обнажая уязвимые, глубоко человеческие души под ним.
Работая вместе, расчищая завалы, укрепляя импровизированную оборону, готовясь к неизбежному возвращению прожорливой орды орков, они начали видеть дальше поверхностных различий, которые их разделяли, дальше униформы, которую они носили, дальше доктрин, которые они исповедовали. Они обнаружили общие ценности – непоколебимую храбрость перед лицом подавляющих шансов, стойкость, выкованную в огне невообразимых ужасов, и глубоко укоренившееся, почти первобытное желание защитить невинных от разрушительного воздействия галактики, охваченной бесконечной войной. Это была общая человечность, фундаментальная общность духа, которая превосходила жесткие, беспощадные доктрины Империума, молчаливое понимание, которое говорило красноречивее слов, связь, выкованная в общем горниле страха и потерь.
Однажды вечером, сбившись в кучу вокруг мерцающего пламени, тепло было желанной передышкой от надвигающегося холода ночи, они делились историями своего прошлого, их голоса были мягкими и приглушенными на фоне разрушенного города, каждое слово было драгоценным подношением в безлюдной тишине. Амара, чье лицо смягчилось светом костра, резкие линии ее маски воина на мгновение стерлись, рассказала о своем детстве в Схола Прогениум, суровом, беспощадном учреждении, где осиротевшие дети были отлиты в непоколебимые инструменты воли Императора, их индивидуальность была отнята, их разум выкован в оружие веры. Она говорила о беспощадной дисциплине, изнурительных физических тренировках, постоянном, всепроникающем внушении веры Адепта Сороритас, веры, которая требовала абсолютного повиновения, непоколебимой веры и жгучей, всепоглощающей ненависти к врагам Империума. Она говорила о горячем желании служить Императору, очистить галактику от ереси и ксеноскверны, желании, которое было заложено в ней с того момента, как она смогла понять значение этих слов, огне, который разжигался и подпитывался годами суровых тренировок и непоколебимой преданности.
Но под поверхностью ее непоколебимой преданности, под тщательно выстроенным фасадом монахини-воительницы, в ее глазах мелькнул намек на что-то еще, тень сомнения, неуверенности, которая не смела произнести свое имя. Она намекнула на вопросы, которые терзали ее душу, на тревожные шепоты несогласия, которые бросали вызов жестким, непреклонным доктринам, которым ее учили с детства, на мучительную неуверенность, которую она не смела высказать своим начальникам, из страха последствий, из страха
