в каком плачевном виде была вчера моя одежда.
– Нет, – обнадежил меня поручик, – прибыть надобно к одиннадцати, время еще есть.
С ним же я передал свое донесение, зная, что ничего срочного в нем нет.
Добрая хозяйка, вызвалась помочь моему горю, так что к назначенному времени моя форма выглядела сносно. Я умылся и припудрил скулу с пожелтевшим синяком. Больше всего неприятностей доставила мне рана на голове. Удар поляка, как я уже говорил, пришелся вскользь, срезав волосы и кожу. Крови тогда вытекло много. Сейчас, рана засохла, но вокруг нее пришлось выстричь волосы, что несколько испортило мою наружность. С болью в душе я согласился на повязку вокруг головы. Все лучше, чем ходить с проплешиной. Бриться мне было нечем, сумка с бритвенными принадлежностями находилась у денщика и пропала. Впрочем, проведя рукой по щекам и подбородку, я счел наличие едва заметной щетины не таким уж и страшным непорядком. Наконец, заглянув в таз с водой, я нашел свой вид удовлетворительным, крепко расцеловал миловидную крестьянку, покрасневшую как девушка, и отправился к генералу.
Князь Петр Михайлович Голицын держал свой штаб на постоялом дворе. Еще только входя в распахнутые ворота, я увидел настоящее столпотворение: мимо спешили посыльные, сновали денщики, рядом поили лошадей, въезжали и выезжали всадники. Все это как раз и называлось армейцами бессмысленной штабной каруселью. Я вошел в большущий деревянный дом, перегороженный внутри на две половины: в одной было что-то вреде трактира, а в другой можно было переночевать проезжим путникам. Стены и пол заведения были покрыты некрашеными широкими досками, а в середине стояла пышущая жаром русская печь со сложенными рядом дровами. Понятное дело, что никаких путников сейчас тут не было. Единственными постояльцами были сам генерал и офицеры корпуса. Когда я вошел, князь как раз трапезничал. Он сидел за покрытым белой скатертью столом, без мундира, в белой шелковой рубахе и расстегнутом форменном зеленом жилете. Стол был уставлен серебряной посудой, потому что князь везде возил с собой походный сервиз. Прислуживали ему два денщика. Поодаль, но в пределах, обозначенных субординацией, собрались штабные разной степени важности и спесивости. Петр Михайлович ел курицу и как раз заканчивал грызть ножку, когда завидел меня у дверей в облаке пара. Он приветственно махнул рукой, подзывая к себе.
– Ну, здравствуй, Антон! Рад тебя видеть, если и не в добром здравии, то хотя бы живым, – сказал он, одновременно взявшись за крылышко и посасывая его.
– Ишь, вон и рана на голове! Не болит? И то ладно! Слышал я от Шепелева о твоих приключениях. Скажу, что ты не иначе как в рубашке родился! Один шанс из сотни, да что из сотни, из тысячи у тебя был живым из такой передряги выбраться. Любит тебя удача, любит! Счастливец ты, ротмистр! Донесение тобой доставленное я прочитал. Коробьев, на каждый свой чих реляцию шлет, его послушать, так у самозванца и войск столько нет, сколь он в боях истребил.
