в 1755 году, в правление императрицы Елизаветы. Первые его солдаты и офицеры были выходцами из стран Юго-Восточной Европы, сербами и хорватами, пошедшими на русскую службу. Позже в полк стали верстать украинских казаков, имеющих кавалерийскую выучку. Традиции полка были самые, что ни на есть, товарищеские. И я там пришелся ко двору. В январе следующего года начались военные действия в Приднестровье, туда отправился и наш полк. За первую же серьезную стычку с неприятелем получил я первый офицерский чин. Стал корнетом. Прав был князь, и полгода не прошло. Офицерское звание в одночасье переменило мое положение. По Табели о рангах, введенной еще основателем Российской империи Петром Первым, чин мой давал потомственное дворянство. Так, я получил то, о чем не мог и мечтать у себя на родине.
Гораздо позже я узнал случаем, что на прошении моем, в военную коллегию поданном, рукой самой императрицы было начертано одно, всего одно слово. «Обождать». Так удружил мне граф Панин!
Не скажу также, что я находился под особым покровительством князя Голицына, субординация заставляла меня держаться соответственно чину, и виделись мы не близко. К тому же, через год его отозвали в Петербург, а в 1771 году князь получил чин генерал-майора. Моя же военная карьера складывалась в зависимости от собственного старания и случая. В том же шестьдесят девятом году я участвовал в штурме Хотина и пожалован был чином поручика. Вместе с полком отправился затем в Польшу, воевать с конфедератами. По капризу злодейки-судьбы мне пришлось драться со сторонниками князя Михала, за которым я следил в Париже. Дрался я, надо сказать, неплохо, неоднократно отличался в боях. И в 1772 году, когда конфедераты сложили оружие, был произведен в ротмистры. Так, что мое продвижение по службе зависело от многих обстоятельств, но только не от покровительства вельмож, что меня вполне устраивало. Теперь я был командиром эскадрона, и обязанностей стало больше, а вот времени порой не хватало. У командиров я был на хорошем счету и водил дружбу со многими сослуживцами, ставшими мне близкими приятелями.
О себе и своей жизни во Франции я не распространялся, а тех, кто начинал задавать слишком много вопросов, вежливо и неуклонно ставил на место. В самом начале службы случались у меня и дуэли. Тут сослужили мне службу навыки фехтования и меткость в стрельбе. Поединки мои принесли противникам небольшие ранения, и слава удачливого дуэлянта, распространившаяся в полку, уберегла меня от новых вызовов. Со мной предпочитали не связываться.
В Польше, где мы долго квартировали в маленьком городке Плоцке, я пользовался большим успехом у представительниц прекрасного пола и даже завел одну длительную интрижку с женой местного помещика, но прежнего азарта во мне уже не было. Я с каждым годом все больше превращался в солдата, для которого служба была на первом месте, а на втором – все остальное. И все меньше беспокоили меня видения прошлой жизни, спокойнее становились сны. Все реже вскакивал я по ночам от посещавших меня
