не могла, дни и ночи под стук колёс слиплись в мучительное забытье, не разберёшь на этом свете или уже на другом. Но однажды поезд остановился. Вагоны открыли, люди на ослабших ногах выбрались, щурясь и поддерживая друг друга. Первое, что увидели в тающем вечернем свете, где-то далеко наподобие миража маячили сахарные пики. «Станция Бурное», – прочитала бабушка на табличке.
Сердитый человек в форме, почёсывая затылок, велел им ждать.
Бабушка вспоминала, что всю ночь люди просидели на перроне, кутаясь в то, что успели прихватить из дома. А что они могли успеть? Постучали ночью, зачитали короткий приказ, и всё, на выход.
Не любила бабушка вспоминать то время. Крестилась и замолкала.
У мамы Ирины из косметики была пудра и ленинградская тушь для ресниц, которую надо было смачивать. Мама ее аккуратно слюнявила, Ирина и её подружки в редкие дни, когда заходили в гости, плевали что есть силы.
На все праздники мама надевала одно и то же платье мышиного цвета с белым вышитым воротником.
Ах, как Ирина бесилась от советов мамы выбирать одежду бледных тонов. И как зачарованная внимала тогда каждому слову экскурсовода, не спуская глаз с её сочных губ.
А та как кружева плела рассказ про династию караханидов, поделивших в десятом веке Семиречье на уделы. В каждом уделе сидел свой правитель – каган, настолько самостоятельный, что даже монеты чеканил со своим именем. Его родственники возглавляли военные отряды и собирали налоги с простых скотоводов.
Одну историю Ирина запомнила почти слово в слово.
В одиннадцатом веке жил предводитель Карахан из не очень знатного рода, его богатством было дальнее родство с каганом[1] Тараза.
Как-то во главе отряда из тридцати всадников, выехал Карахан собирать налоги. Путь его лежал по многим кочевьям, разбросанным по жайляу вдоль горных отрогов.
Ирина ехала в автобусе и представляла, как по пути Карахана с востока поднималось солнце, наполняя степь светом, от чего сухая трава отливала золотом. Кони несли всадников ровной рысью, из-под копыт разлетались цикады и кузнечики. Суслики, завидев отряд издалека, прятались по норам. Высоко в небе парил беркут, выжидая, когда всадники проедут, чтобы продолжить охоту.
Карахан держал путь к перевалу, ему нужно было добраться до дальних аулов. Он уже привык, что нигде его отряд не встречали с радостью, богачи воздавали мнимые почести, чтобы отправить в Тараз меньше добра.
За накрытым с избытком дастарханом с горестными лицами рассказывали о засухе или заморозках, падеже скота, болезнях или иных напастях, поразивших стада.
Улыбались, дарили лучших коней, рассыпались в похвалах уму и смелости Карахана, а при отъезде посылали ему в спину злые колючие взгляды. Поэтому Карахан подъезжая к кочевьям, закрывал своё сердце и мысленно доставал меч из ножен.
За хорошую службу каган пожаловал Карахану земельный надел – икту. Жить бы да радоваться, множить
Кага́н – высший титул суверена в средневековой кочевой иерархии, хан ханов, в монгольское время слился с родственной формой каан («великий хан»).
