эта и соответствовала последней моде, но эту девушку она как будто лишала чего-то, какой-то внутренней особенности, неповторимости. Идя за ней и глядя на ее спину, на белое платье, охватывающее тонкую стройную талию, он вдруг почувствовал сильное желание вытащить из ее волос большую жемчужную заколку и освободить тяжелые локоны. Точно это освободило бы и ее саму. Ему страстно захотелось освободить все то, что она удерживала в себе.
Не дойдя до двери, он развернул Валентину к одному из огромных, от пола до самого потолка, окон, убранных золотым бархатом и украшенных шелковыми цветами. Валентина прижалась к стеклу так, будто темнота за ним скрывала нечто такое, что было ей очень нужно.
– И которая из них ваша Astralis Gigantis? – негромко спросила она.
– Она существует, поверьте. Там. Где-то. Ждет, когда ее кто-нибудь откроет.
– Надеюсь, что это произойдет. Мне очень хочется думать, что еще не все звезды открыты.
– Открыть все звезды невозможно, Валентина. Всегда найдутся новые.
Она ничего не сказала, лишь слегка покачнулась в такт приглушенной музыке, доносящейся из бального зала. Ее отражение на стекле каким-то образом слилось с тенями, которые шевелились за окном.
– Вы не принесете мне что-нибудь выпить? – спросила она.
И он, протискиваясь сквозь толпу, ушел в буфетную, но, когда вернулся, держа в одной руке лимонад, а в другой крепкий коньяк, было слишком поздно. Люди в военной форме уже роились вокруг девушки, точно пчелы. Он даже слышал их голодное жужжание. Протолкнувшись в середину небольшой группы, Йенс увидел высокого светлокудрого гусарского капитана в красном мундире, который, держа в руке ее танцевальную карту, что-то горячо говорил. Посмотрев на лицо Валентины, инженер заметил на нем выражение затравленного зверька. Йенс поставил напитки, выхватил из руки гусара карту, разорвал листок на две части и вложил обратно ему в руку с вежливым поклоном.
– Прошу нас простить, – сказал Йенс, подставляя согнутую в локте руку Валентине. – Нам нужно осмотреть… одну звезду.
Выходя из зала, он вдруг почувствовал, как ее тело задрожало. В первый миг Йенс с ужасом подумал, что она плачет, но, когда посмотрел на ее лицо, увидел, что она не плакала. Она смеялась.
Они ехали на санях. Валентина задыхалась от морозного воздуха. Она любила зиму. Сейчас холод соскабливал с ее кожи запах сигар. Лежащие на коленях руки ее были надежно укрыты в теплой муфте, а Викинг обернул ее пледом так, что только кончик носа и подбородок ее бледно мерцали в холодном лунном свете.
Сани неслись по мягкому снегу, как по ветру. Металлические полозья пели, но топота лошадиных копыт почти не было слышно. Викинг лихо управлял открытыми санями, и ветер норовил сдуть с головы Валентины бобровый капюшон, но она почему-то не испытывала ни страха, ни волнения. Мать, наверное, умерла бы от ужаса, если бы увидела ее в ту минуту. Валентина не должна была находиться
