приходит в мир для того, чтобы накормить крыс и могильных червей? Что дворцы, что дрожки, что шелковые чулки и гамаши по сравнению с его дыханием, отлетающим, как пух от тополя, с ноздрями, которые у всех одинаковы, будь то богатей или нищий?
Крысы возились в темноте, и от их нетерпеливой возни, от их голодного недовольного писка мутило, как от отравы.
Тот, кто назвался Ароном, быстро напихал в дырявое лукошко загаженные крысами картофелины и, не оглядываясь, поднялся по расшатанной лесенке наверх. Вот оно, начало той лестницы, которую в Судный день спускает ему Господь Бог! Вот оно – самое долгое и трудное начало, хотя и взбирается он наверх не с ворохом чужих грехов, а с безгрешной, обглоданной крысами картошкой.
Рахмиэл спал. Тот, кто назвался его пасынком Ароном, подошел к кровати и накрыл его тонким, как саван, одеялом. Он сел на край кровати и стал смотреть на неподвижное Рахмиэлово лицо, и чем пристальней он всматривался в него, тем больше находил стежек к кладбищу. Разве морщины – не тропки к могиле?
Как он похож на моего отца, подумал человек в ермолке, и воспоминание ослепили его, как свеча, которую неожиданно поднесли к глазам, опалив ресницы.
– Отец, – тихо произнес он. – В погребе крыс больше, чем картошки.
Рахмиэл дышал тяжко и неровно. Из его ноздрей, заросших седым грязным пушком, вырывался не воздух, а чад, как на пожарище.
Тот, кто назвался Ароном, открыл глаза и вдруг провел рукой по застывшему лбу Рахмиэла, словно этим движением хотел стереть хотя бы одну – самую короткую – тропку к могиле.
Но Рахмиэл не почувствовал его прикосновения, не услышал его слов, ему было все равно, сколько в погребе крыс и сколько картошки.
Пусть спит, решил тот, кто назвался его пасынком Ароном, пусть спит. Только праведникам Господь Бог дарует смерть во сне без всяких мучений. Если Рахмиэл умрет во сне, значит, он – праведник, значит, Всевышний простил ему единственное прегрешение – послушание, хотя во времена неправедных царей, во времена разврата и беззакония нет большего греха, чем послушание.
Тот, кто назвался Ароном, на мгновение представил себе, как крысы вылезают из погреба, как вгрызаются в мертвую руку Рахмиэла, свесившуюся с кровати, как стаскивают его на пол и своими ненасытными мордами тычутся в умолкшую колотушку.
Он снова провел рукой по его лбу и обрадовался, когда на ладони обнаружил росинки чужого пота.
«Человек – огород, засеянный Богом, – вспомнил он слова отца. – Всю жизнь он поливает его своим потом и кровью».
Своим потом и кровью поливал свой огород Рахмиэл. Только росинки от них остались. Только росинки. И урожай – крысы.
Тот, кто назвался Ароном, встал, помыл картошку и принялся ее чистить большим затупившимся ножом. Он осторожно снимал шелуху и кидал очищенные картофелины в чугунок. Кидал и прислушивался к всплеску воды, к тяжелому и неровному дыханию Рахмиэла и к тому, чего никому не дано услышать, но всем дано испытать.
За окном
