Чистая. Придешь, дунешь, и все.
– И сколько ты их за пятнадцать лет погасил?
– Разве упомнишь.
– А я помню.
– Ты что, тоже гасишь?
– Тоже, – ответил тот, кто назвался Ароном.
– Но ты же еврей?
– Еврей.
– Еврею грех гасить, – сказал Казимерас.
– Смотря какие свечи, – ответил тот, кто назвался Ароном, и слил из чугуна воду.
– Свечи все восковые… все одинаковые, – усомнился Казимерас.
– Только на столе.
– А где же еще?
– Где еще? Вот здесь, – сказал тот, кто назвался Ароном, и ткнул себя в грудь.
– В сердце?
– В сердце, – сказал человек в ермолке. – Одну столько лет гашу и погасить не могу.
– Как же ты ее погасишь? – простодушно спросил Казимерас. – Сердце погаснет, и она погаснет, – добавил он и покосился на кровать, где храпел Рахмиэл.
– Она и тогда не погаснет, – тихо сказал тот, кто назвался Ароном, и разворошил кочергой угли.
– Что же это за свеча? – удивился Казимерас и заморгал суеверными глазами.
– Садись. Сейчас мы с тобой полакомимся, – перебил его тот, кто назвался Ароном.
– А Рахмиэл?
– Рахмиэл болен. Пусть отдыхает.
– Только… только молоко я не буду… Молоко для Рахмиэла, – предупредил Казимерас.
– Молоко и я не буду.
Они сели за стол и стали вылавливать из чугунка картофелины. Казимерас ел медленно, время от времени поднимал свои белесые, состоявшие как бы из одного белка, глаза, разглядывал потолок, качал крупной, как пень, головой и гадал, что же это за диковинная свеча, которая горит в сердце и которую нельзя погасить.
– Давно ты знаком с Рахмиэлом? – осведомился тот, кто назвался Ароном.
– Давно. Он меня к Маркусу Фрадкину и привел. Привел и сказал: «Господин Фрадкин! У него, – то есть у меня, – не легкие, а кузнечные мехи. Он любую свечу за сто шагов погасит!» Маркус Фрадкин поначалу Рахмиэлу ни в чем не мог отказать.
– Почему?
– За Арона, видно.
Казимераса так и подмывало спросить чужака, правда ли, что он и есть Арон, но он не решался. Спросишь и еще Рахмиэлу повредишь. В конце концов пусть разбираются сами, нечего ему, Казимерасу, в еврейские дела встревать. Он, конечно, Рахмиэлу по гроб благодарен, торчать бы ему где-нибудь в деревне или надрываться на лесоповале, но зачем злить Маркуса Фрадкина или сына корчмаря Семена. Семен сюда недаром прибегал, что-то вынюхивал, высматривал, выискивал. Будь чужак и Ароном, Рахмиэлу от этого какой прок? Явился, можно сказать, на похороны. Казимерас и сам старика похоронит, и даже помолится за него, пусть не в синагоге, пусть в костеле, за хорошего человека любому Богу можно помолиться, и Бог не осерчает. Опоздал, Арон, опоздал…
– А где ты в рекрутах служил? – все же спросил Казимерас у того, кто назвался Ароном.
– На турецкой границе.
