внезапно, вместо шпаги, жахнул кувалдой промеж рог.
– Правильно?
Он молчал.
– Ты согласен?
Ни звука.
– И отправился я, как ты уже, Ярик, догадался, из Ганновера в Боденвердер.
– Когда? – вырвалось у Баранова; и тут уж я отвечаю, что он таки да это не воскликнул, а именно вот вскричал.
– Что когда? В октябре. В первых числах. А что не так?
Баранов развел руками.
– Там всего-то, – сказал я, – вёрст пятьдесят. Не более.
– А до Ганновера?
– Оттуда? Из Боденвердера? Так тот же полтинник.
– Да нет, отсюда.
Не знаю, честно, зачем он спрашивал. Просто так, не для чего, или чтоб оттянуть момент истины? Да какая разница. Снедала нас с ним в тот день, откуда ни возьмись, бацилла любопытства и какого-то задушевного землепроходства. А вернее землепроходческой задушевности.
– Отсюда, Ярик, до Москвы. Из Москвы до Берлина. А из Берлина уже в Ганновер поездом ту-ту-у-у. Далеко. На карете б не меньше месяца.
– А как? А почему? А зачем?
– Ты чего, брат? «Камю» перепил? Всё путём. Заказик случился. Картины свёз туда. Живопись. Дорогая. У них там в Ганновере город внутри города. Messegelände. Ярмарка такая круглый год. Обалдеть можно. Простор и праздник. Вот уж действительно moveable![19]
Баранов хотел что-то сказать, но я перебил.
– Нет, Ярик! Это нафиг другая басня!
– Ты ж говорил, что невыездной, что подписка, что…
– О! – сказал я. – Видишь? Давай не сегодня! Про невыездных, про невывозимое, про паспорта одни, другие, разные, про таможню туда-сюда, про Messegelände и про цены на живопись, и про Дороти, ах, Дороти, и про зáмок их с братцем Зигфридом и фрау его Габриэль там в предместье, про батистовую блузку белоснежную с ароматом «Poison» в вечеру при свечах в гулком зале меж тевтонских доспехов… Айван, Дороти, Зиги, Габи… и про агента спецслужбы, дивного идиота… Давай в другой раз! А? Я к тебе на Алтай приеду и засядем. Давай? А то вот сейчас начну, и, гадом буду, достигнем точки не раньше, чем на Крещение.[20] Так что, брат, изыйди искус горделивый! А нам с тобой, брат, прямиком к истине! Давай! – и я схватил крепко Баранова крепкого за руку и крепко пожал ему её; и рисковал, думаю, в тот миг не меньше, чем он с питомцами на арене; видели б вы его физиономию! – Так что тпррррррр-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у, брат! Ворочáемся к нашим баронам!
Скаламбурил нежданно, и остался премного доволен собой. И мелькнуло у меня, что барон Баранов потешно было б.
А мой друг отнял наконец руку и кивнул, выражая таким образом, пускай и с неохотой, однако ж полную поддержку моим доводам.
– Боденвердер, чтоб ты понимал, это остров. Был им когда-то. На реке Везер. Река и поныне, слава Богу, всё там же. Несёт, как говорится, свои, какие есть, воды куда следует. А следует ей на север в родное Балтийское.
Тишина.
– А ты, Ярослав Акинфиевич, всё это, наверное, знаешь, да? Зря я тут распаляюсь?
Аллюзия на книгу Хемингуэя «
Праздник Крещения Господня у нас отмечают 19 января. А у друзей тут 1-е число последней декады декабря, поздний вечер. Выходит, Иван полагает, что на его подробный отчет о путешествии в Ганновер уйдет не меньше, чем 29 дней. И может быть, что он прав.
