стояло низко, его свет золотил улицы Фив, пробуждая город от объятий Нут. Лайла вышла из мастерской, песок хрустел под её сандалиями, а Нил сверкал вдали, манящий и грозный, как путь к вратам Анубиса. Она натянула на голову край льняного платка, что отец велел взять, укрываясь от первых лучей Ра, но не двинулась к дворцу сразу. Усталость сковала её тело, как цепи, что держат души в Дуате, и, немного постояв в тени освежающего утра, она вернулась к столу. Ей нужно было собраться с силами – путь к трону был не для слабых, а эскиз, её дар Сенмуту, требовал, чтобы она предстала перед фараоном достойно. Она присела, глядя на свёрток, и прошептала: «Тот, дай мне ясности». Амулет скарабея лежал на её груди, тёплый от кожи, как благословение отца, что хранил её в ночи.
Часы текли, как воды Нила в половодье. Лайла ждала, пока жар в груди утихнет, пока пальцы перестанут дрожать от напряжения ночи. Она выпила воды из глиняной чаши, прохлада её освежила горло, и съела кусок хлеба, что лежал на полке, – скромный дар, чтобы укрепить тело перед дорогой. Хапи проснулся, когда солнце поднялось выше, его глаза, мутные от сна, нашли дочь. Он кивнул, не говоря ни слова, но в его взгляде была гордость, как свет Ра в полдень.
Солнце стояло в зените, раскаляя песок под её ногами добела, когда Лайла наконец покинула мастерскую, направляясь к дворцу. Она натянула платок плотнее, его край трепетал на ветру, защищая её от палящих лучей Ра, что жгли, как гнев Сета. Улицы ремесленного квартала бурлили жизнью: гончары выкрикивали цены на кувшины, дети гоняли палками облезлую кошку, что шипела в пыли, а из соседней кузницы доносился звон молота о наковальню, резкий, как голос Монту. Над всем этим витал запах жареной рыбы и свежего хлеба, смешанный с пылью, что поднималась от повозок, запряжённых ослами, чьи копыта выбивали ритм на песке.
Она направилась к центру Фив, туда, где Нил разделял город на две половины – живую и мёртвую, как говорили жрецы. На западном берегу возвышались храмы и гробницы, где души обретали покой под взглядом Осириса, а на восточном – дворец фараона, сияющий, как солнце, воплощение власти Гора на земле. Лайла пересекла рынок, миновав ряды с корзинами фиников и грудами шафрана, пока не вышла к мосту из пальмовых брёвен. Воды Нила лениво текли, отражая голубизну неба, а женщины на берегу полоскали бельё, напевая песни о любви и утрате. Лайла на мгновение остановилась, глядя на реку. Её отражение – тонкая фигурка в белом платье с тёмным узлом волос – дрожало на воде, и она подумала: «Увижу ли я эту реку снова?»
Дворец возвышался впереди, за стенами из жёлтого песчаника, украшенными барельефами с крылатыми дисками и скарабеями. Его шпили тянулись к небу, а золотые блики на крыше слепили глаза. Лайла ускорила шаг, чувствуя, как амулет отца отбивает ритм у неё на груди. Она не знала, чего ждать: милости или гнева? Говорили, что фараон Амонхотеп молод, но суров, что он правит с благословения Амона, но его двор кишит змеями – вельможами, жаждущими власти. Её отец однажды сказал: «Дворец – это лабиринт, где каждый шаг может стать последним».
