из-за занавеса. Его шаги были неспешными, но уверенными, каждый звук сандалий по алебастровым ступеням отдавался в её груди. Она рискнула взглянуть – украдкой, через опущенные ресницы – и увидела его, но не полностью. Он был высок, выше большинства мужчин, с широкими плечами, обтянутыми белой туникой из тончайшего льна, что струилась, как воды Нила. Поверх неё лежал широкий воротник из золота и лазурита, усыпанный бусинами в форме скарабеев, символов вечной жизни.
Он остановился у трона, но не сел. Вместо этого повернулся к Лайле, и она ощутила его взгляд, как удар. Её колени дрогнули, но она заставила себя выпрямиться, сжимая амулет отца, словно он мог дать ей сил.
– Лайла, дочь Хапи, – голос его был глубоким, резонирующим, как гром в пустыне. – Подойди.
Она шагнула вперёд, чувствуя, как пол под ногами дрожит – или это дрожала она сама? Её платье шуршало, выдавая её движение, а пыль с сандалий оставляла едва заметные следы на мозаике. Она остановилась у подножия ступеней, опустив голову, как велел вестник, но сердце её билось так громко, что, казалось, его слышно всему залу.
– Покажи, что принесла, – приказал Амонхотеп, и в его тоне не было ни мягкости, ни гнева – только холодная властность.
Лайла медленно развернула свёрток, стараясь не дрожать. Папирус раскрылся, и эскиз маски предстал перед ним: строгие линии, выгнутые, как крылья сокола, глаза из лазурита, золотые пластины, что должны были обнять лицо Сенмута в вечности. Она подняла его, держа обеими руками, и рискнула взглянуть на фараона. Их глаза встретились, и в этот момент её мир перевернулся.
Это был он. Тот самый воин из коридора, тот, кто спрашивал о её семье, о её руках. Его шрам на виске, едва заметный под венцом, его взгляд – всё совпадало. Только теперь маска простого стража исчезла, сменившись ликом бога-царя. Лайла ахнула, едва слышно, и её руки дрогнули, чуть не уронив эскиз. Он заметил это – его губы искривились в той же едва уловимой улыбке, что она видела раньше, но теперь она казалась острой, как лезвие кинжала.
– Ты удивлена, – сказал он, и в его голосе мелькнула тень насмешки. – Хорошо. Значит, ты не так проста, как кажешься.
Лайла сглотнула, пытаясь найти слова. Её мысли путались, как нити в старом ткацком станке.
– Я… не знала, господин, – выдохнула она наконец. – Я думала, ты… вы… просто воин.
Зал замер. Придворный поднял брови, вестник стиснул жезл, а стражники переглянулись. Назвать фараона «ты» было дерзостью, за которую могли отрубить язык. Но Амонхотеп не гневался. Он шагнул вниз по ступеням, ближе к ней, и Лайла почувствовала аромат сандала и смолы, исходящий от его одежд.
– А ты не ошиблась, – сказал он тихо, так, чтобы слышала только она. – Я воин. Но и больше, чем воин. А ты, Лайла, дочь Хапи, кто ты? Просто ювелирша? Или что-то ещё?
Она не знала, что ответить. Его слова были загадкой, испытанием, и она чувствовала, как они проникают в неё, словно стрелы. Она сжала эскиз сильнее и выпрямилась, глядя ему в глаза – дерзко,