её кручина, любви томление.
Любовь через край сердца и души. И чувствует она – он к ней торопится, спешит…
Она открыла книжечку стихов и в углубилась в чтение… Ах, нет! Как велико смятение! И как читать не хочется! Но если раньше явится корнет, как анадысь, неслышно по тропиночке ступая… Вошед в ротонду, робким мимолетным взглядом наградит, к руке ее, как подойти, не зная.
Так речь свою он поведет:
– Oh, Natalie… mademoiselle, mais qu’est се que vous faites ici toute seule?[68]
А уж она тогда ответствовать начнет:
– Bonjour, monsieur, je lis un poème… est très beau…[69]
Et il me répondra[70]:
– Ah, mademoiselle, que vous êtes sage! Mais il fait se reposer le dimanche, c’est vrai, je vous assure![71]
А она тогда – что станет говорить?
– Merci, monsieur… Vous êtes très gentil! Asseyez-vous ici, je vous en prix. Mais que voulez-vous maintenant que je fasse?[72]
А то потом еще и так корнет изволит молвить:
– Oh, excusez-moi, vous êtes très charmante, aujourd’hui comme toujour, plus de toujour, mademoiselle![73]
А что ж в ответ она?
– Monsieur, qu’est que vous dites? Laissez-moi…[74]
И грезит Natalie: беседовать они без принужденья станут, и так façon изволит она держать. Быть может, неприлично ей тому внимать? Не отвечать ли: этакие дерзости ему и вовсе молвить не пристало! Она всегда на благонравие его лишь уповала?
Стихи слагает и поэмы ее корнет! И давеча, пред fête champêtre[75], читал он, ото всех таясь, ей новый свой сонет… Michael, любезный ее сердцу, так юн еще. Однако же поэт!
Да уж приметил ли Michael, как Natalie пригожа, щеки пламенеют! И книжечку стихов – его подарок – она читает столь прилежно! Несмелый, мимолетный корнета взгляд столь пылок, нежен… Она его лишь чувствует, очей поднять не смеет… Так очи его нежностью и страстью горячи! Любовь в глазах его она читает, хоть больно он робеет… Ах, если разом он о любви своей сказать решит!..
Взгляд завихрился, заметелился… Вишневым свежим соком щеки брызнули! То солнце шибко приласкало. Рекою полноводной солнышко на землю льется. Лужайка, дом и парк – все золотым вдруг стало!
А солнышко горело, полыхало! Нестерпимо. Яростно. Зной на село упал. И день сковало зноем. Безмолвие царит устало.
Однако, что проку квелить? Только время Natalie изводит понапрасну. Да ежели придет корнет, вмиг с книжкою ее увидит, верно, подумает – то ясно: «Ах, утонченная какая эта барышня, умна, мила собой и хороша!» Да-да! Он так решит! В беседке они беседу вести станут не спеша.
…Ах, но отчего же она лицо его, глаза представить никак не может?
– Natalie, my dear, where are you? Come here, we are waiting for you, our guests will come soon! Vite, vite![76]
То маменька серчать изволит. Будет ей теперь пенять. Как славно здесь в тиши мечтать! Вот бабочка порхает, близко-близко шмель гудит… Так нежно, страстно…
Её одну maman уж боле не оставит. Не отвечать? О нет, maman нотации ей делать станет! Нельзя, опасно…
– Yes! I am here, I am coming now![77]
Надо идти. Гляди, как замечталась, безо всех, одна.
Рессор
О, Натали, мадемуазель, что это вы делаете здесь в одиночестве? (
Здравствуйте, месье. Я читаю стихотворение, оно такое красивое (
А он мне ответит (
Ах, как вы умны, мадемуазель! Но по воскресеньям надо отдыхать, правда, поверьте мне! (
Благодарю, месье. Вы так любезны. Присаживайтесь, пожалуйста, здесь. Но что вы хотите, чтобы я делала теперь? (
О, прошу меня простить, но вы сегодня так прекрасны, сегодня так же, как всегда, мадемуазель! (
Месье, да что такое вы говорите? Оставьте… (
Летний праздник, прием на свежем воздухе (
Натали, но где же вы? Подите сюда, мы вас ждем, и наши гости скоро приедут! Быстрее, быстрее! (
Да, да, я уже иду, иду-у! (
