они ведь здание подожгли? – спросил Штуб.
– Ты что, мне не веришь? – вспыхнула вдруг Золотая.
– Я тебе верю, – спокойно ответил Штуб, – но мне самому надобно себе картину полностью уяснить.
Золотая поставила стакан на стол и спросила:
– Может быть, ты мне не хочешь верить? Это ведь тоже важно. Для меня тогда узнать про Постникова было радостью. Я думала, что для тебя это будет… ну если не счастье, то, допустим, положительный факт. Ты же словно бы сопротивляешься.
– Ты желаешь, чтобы я воскликнул «какое счастье»? – осведомился Штуб. – Ты от меня непременно эмоций требуешь, Валя? Но ведь я всегда такой был – байбак, еще в редакции вы меня довольно обидно дразнили по этому поводу. Так уж давай так с тобой условимся и напоследок: если мне восклицать, то я на это не способен нисколько. Если же методически и точно, без вспышек и прекраснодушия, без воплей и патетики дело делать, то на это я, кажется, способен и на этом не сорвусь. Тебе мои восторги нужны или реабилитация имени Постникова?
Валя ответила, что, конечно, реабилитация. Ей сделалось, видимо, неловко за свою вспышку, она раздавила в пепельнице окурок и спросила, не глядя на Штуба, знал ли он сам лично Постникова.
Штуб ответил, что несколько раз видел.
– А Аглаю Петровну Устименко?
– Знал хорошо, – угрюмо ответил Штуб.
– И что ты по поводу нее думаешь? – осведомилась Валя.
– Ты мне про пожар так и не ответила, – сказал Штуб. – Известно, что каратели подожгли клинику. Как же спасся твой мальчик?
– Через чердак и по пожарной лестнице. Подожгли онкологический корпус они ведь не сразу, ты понимаешь? Пока разобрались с этой стрельбой Постникова, пока увезли на расстрел больных…
– Ну а вокруг здания разве охраны не было? – спросил Штуб. – Разве там фрицы не были расставлены, то есть солдаты?
– Наверное, были, но, когда стрельба началась, они побежали к парадной. Впрочем, это я не знаю, Женя про это, кажется, ничего не говорил.
Штуб молча на нее смотрел. Толстые стекла его очков блестели, глаз не было видно.
– Тут нужно желать верить, – опять сорвалась Золотая. – Ты как хочешь, Август Янович, то есть, конечно, я тебя не учу, но это все невозможно. Невозможно дойти до такой степени неверия, чтобы и сейчас ко мне подозрительно относиться. Я ведь весь нынешний день провела на могиле моего мальчика. Ведь для него Постников до самой смерти был героем, которого он видел. Понимаешь, Август Янович, видел! Он ведь им еще в больнице тайно рассказывал о победах наших войск. Он им врал, да, да, не удивляйся, но врал за Советскую власть. И делал это настолько вдохновенно, что Женечка мой дома, у меня, не верил, что дела тогда были еще вовсе не хороши. А ты смотришь на меня своими стеклами, и я чувствую, что ты хочешь одного, – чтобы я поскорее ушла…
Август Янович усмехнулся и снял за дужку очки.
– Так лучше? – кротко спросил он. – Тебе веселее, если я, как крот, совсем ничего не
