у меня в левом бедре осколок, у меня ухи отморожены…
– Не ухи, а уши, – миролюбиво поправила отходчивая Варвара. И осведомилась: – А что в кузове?
Яковец объяснил, что «картошечки немножко».
– Какой еще такой картошечки? – удивилась Варвара. – Новое дело – картошечка.
– Бизнес маленький, – сказал Яковец, – сейчас на Приреченской скинем, и – Вася. Я ж порожняком с самой Каменки сыпал.
Мотор не заводился. Варвару с дремоты пробирал озноб, да и пальто было еще сырое. Когда конопатый шофер вытаскивал из кабины ручку, чтобы завести машину, она почувствовала, что от него пахнет водкой и луком.
– Пьяница несчастный, – сказала Варвара, – вот отберут у вас права навечно – интересно, как тогда вы закукуете?
– Фары у меня не горят, вот что худо, – пожаловался Яковец. – А с водкой, Варвара Родионовна, конечно, подразболтался я. Но вообще, я вам так скажу, если на всю последнюю правду. Плохо у нас в экспедиции поставлена воспитательная работа. Никто надо мной не работает, никто меня не поднимает…
Варвара даже задохнулась от ярости.
– Вы все-таки удивительный негодяй, – сказала она. – Редчайший из редких. Это над вами-то не работали? Это вас не уговаривали? Это вашим липовым честным словам и клятвам не верили? Да кто вас товарищеским судом судил, не мы ли в Каменке? Гнусный и низкий вы тип, вот вы кто…
– До суда человека довести – дело нехитрое, – огрызнулся шофер, – вы не дайте ему скатиться, не дайте упасть, вот и будет порядок. Во мне тоже имеются положительные моменты.
Машина наконец двинулась с места, и Яковец, закурив, без всякой ложной скромности вспомнил то, что он сам назвал «своим подвигом». История действительно была «красивая». С одним из шоферов-«дальнобойщиков» – так назывались дальнорейсовики – случился сердечный припадок, и быть бы беде с автобусом, который он вел, если бы Яковец не оседлал радиатор и не влез на ходу в кабину чужой машины. Многие это видели и сгоряча посулили шоферюге даже орден или, на крайний случай, медаль, но впоследствии Яковец из-за художеств иного порядка вовсе ничего не получил.
– Справедливо? – спросил он Варвару. – Разве душа у меня не болит за это?
И он запел, зная, что поет хорошо и что ему многое прощается за его умение петь:
Начинаются дни золотые
Огневой, непродажной любви.
Эх вы, кони мои золотые,
Черны вороны, кони мои…
– Не гоните машину, – сказала Варвара, – моя жизнь нужна народу.
– Так луна же!
– А я говорю – не гоните, вы же пьяный, бандит за рулем.
– Я в пьяном виде ни одной аварии не имел. И даже нарушения. Я всю войну сто граммов доставлял бойцам, и никаких неприятностей. У меня автоматизм, товарищ Степанова, полностью отработан.
Он вновь запел тенорком, чувствительно и в то же время сильно:
Мы ушли от проклятой погони!
Перестань, мое счастье, дрожать!
Нас
