умеешь, так не суйся за баранку…
Они оба, видимо, приняли ее за водителя, потому что пассажир, поправляя очки, сказал ей с кряхтеньем в голосе:
– Экая дура-баба! А если бы насмерть убила? Надо же уметь так вмазать.
И тут Варвару осенило. Она поняла, как всегда понимала каким-то шестым чувством, где и как можно помочь, поняла, что здесь в ее силах хотя бы спасти негодяя от тюрьмы. В расстрел она не верила, но в тюрьму его вполне могли засадить, а если он ей передал руль – ну, права отберут на срок.
– Он мне руля не давал! – воскликнула Варвара. – Я сама силой села за баранку. Он мне подчиненный, он мое приказание не мог не выполнить! Мы – из экспедиции, из геологической…
Понемножку возле поврежденных машин собралось несколько запоздалых зевак, среди которых были, как всегда, и знающие. Уже и Варвару назвали «бандиткой за рулем» – она все торчала возле машины Штуба.
– Ребра мне поломала, наверное, идиотка, – сказал полковник сердито. – Ты вот слева пощупай, Терещенко, не повернуться никак, зажало…
– Ниже, товарищ полковник.
– Сломано?
– Та вроде торчит…
– Торчит! – часто дыша, проговорил Штуб. – Наш драндулет-то может сдвинуться?
– Товарищ начальник, – жалостно произнесла Варвара, – вам нужно сейчас к доктору…
– Закрой дверь с той стороны, – велел ей полковник, – сейчас же закрой.
А пока она закрывала, Терещенко ей сказал гробовым голосом:
– Ну, шестнадцать сорок, помянешь меня за товарища Штуба. Будет тебе желтая жизнь.
«В самого Штуба впоролись!» – не без страха отметила про себя Варвара и окончательно поняла, что негодяй Яковец теперь без ее помощи пропадет окончательно и что она должна «стоять насмерть».
– Я вела машину, – вернувшись к своему грузовику, негромко, но раздельно и внятно, чтобы вбить ему, Яковцу, свой замысел в голову, сказала она, просунувшись в кабину. – Я – запомнил? Вы мне баранку, разумеется, не давали, но я самовольно перехватила еще у Дома крестьянина. Не могли же вы силой меня оттащить. Понятно? Ясно? Все запомнили?
– Как бы не вы, так известно, ничего не было бы, – подлым голосом сказал Яковец, – катил бы себе в Каменку, посвистывал. Нет, забери меня, – передразнил он Варвару, – ровно в семь жду. Вот – дождались!
– Негодяй и к тому же болван, – словно опомнившись, выругалась она, – но теперь ей обратного хода не было. – Я вас выручить хочу, а вы еще фордыбачитесь…
И вновь, сквозь зубы от отвращения к нему, она стала повторять свою версию, не слыша и не понимая собственных слов, слыша только, как не может сдвинуться своим ходом «Опель», как что-то ревет в его моторе и, захлебнувшись, смолкает.
– Дети мои, дети, – вдруг заплакав, сказал Яковец, – за что вы страдаете?
Выпив, Яковец всегда становился слезливым.
Варвара увидела, как Терещенко, выставив вперед длинные ноги, выскочил из-за баранки и побежал по улице Ленина
