ненормального в ее поведении я не разглядел.
– Вечно у нее какие-то истории, – уже не сдерживаясь, говорил Евгений. – Вечно она что-то объясняет и вечно толкует, что «все в жизни не так просто»…
– А вы, товарищ Степанов, предполагаете, что просто? – И, покряхтывая от боли, он сказал: – Картина, по-моему, совершенно ясная. Этот шофер работает у них в экспедиции, ваша сестрица его горести знает: наверное, многосемейный, не исключено – выпивающий, ну, наехал на большого начальника, права отберут или что похуже. Нет, почему же она, как вы выражаетесь, сумасшедшая?
«Ничего мужик! – подумал Устименко. – С головой мужик!» И по своей странной манере на мгновение расстроился, что Штуб не врач и что он не может забрать его к себе в больницу.
Когда доктора ушли в комнату, к отцу явился Алик и, отцовским жестом поправляя за ухом дужку очков, сказал значительно:
– Слушай, пап, Терещенко абсолютно уверен, что это – теракт. Ты же понимаешь, не мне тебе указывать, и вообще дело не мое, но в послевоенные годы, когда сюда могут быть заброшены и агенты империалистических держав, и фашистские вервольфы, то есть оборотни, и элементарные террористы…
Алик говорил как по писаному, но был искренне взволнован, даже пальцами щелкал, что случалось с ним только тогда, когда он приносил «несправедливую двойку».
Штуб деловито осведомился:
– Я не понял, какое это слово употребил Терещенко?
– Ну – «теракт», – садясь в изножье отцовской кровати, сказал Алик. – Короче – террористический акт.
– Значит, то, что наш «Опель» ударила полуторка, – это «теракт»?
– Теракт.
Август Янович вздохнул.
– Терещенко наш шофер умелый, – сказал он, – но не Гегель. Кто не Гегель, тот не Гегель.
– Но ты не станешь проявлять либерализм, начнешь следствие?
– Стану проявлять, не начну! – сказал Штуб. – А тебе спать пора, котеночек!
Он знал, что Алик ненавидит всякие паточные поименования его особы, и сейчас нарочно назвал сына «котеночком».
– Пап, я же серьезно.
– А я того серьезнее, Алик! И кроме того, убедительно тебя прошу, давно прошу, настоятельно умоляю: не читай дрянные книжки, пожалуйста. Читай хорошие!
– Но, пап, тебя же с целью ударили грузовиком.
– Да что я, – Гитлер, или Витте, или великий князь Сергей Александрович? – спросил в сердцах Штуб. – Кому нужно меня убивать? Иди, Алик, спать.
И Штуб закрыл глаза, показывая этим, что разговор окончен. Впрочем, ему было ужасно больно. Он даже вздохнуть не мог – так болела эта дурацкая трещина.
– Здорово больно, пап? – спросил Алик.
«Старик», как про себя называл Алик отца, не ответил.
– Может быть, сердце повреждено? – осведомился сын.
– «Враг метит в сердце»? –
