Но потом попривык и купил перед отъездом у жильца порядочно сухофруктов для Москвы.
А на Инну Матвеевну посыпались неприятности одна другой хуже.
Изменив по совету Байрамова «профиль работы», она в той же «системе» стала «заведовать», что обычно легче, чем «делать». Но раньше она тоже ничего не делала, а лишь «проверяла», сейчас же стала еще и отвечать перед начальством, сама еще не зная в полной мере этой своей обязанности.
Произошло же следующее: тот самый несгибаемый знаменитый старик ученый, тетрадку которого она припрятала в надежном месте, под черепицами у жильца, вдруг сдал и начал болеть. А в это самое время случилось так, что по каким-то таинственным причинам обвинение его в чудовищном злодеянии, за которое он был приговорен к расстрелу, а затем к многим годам заключения, оказалось вдруг необоснованным и ошибочным. Но подняться с койки старик уже не мог, хоть и был освобожден. К нему прилетела жена, огромная, высохшая, видимо, когда-то очень красивая, теперь старуха, а вслед за ней на специальном самолете прибыл генерал-лейтенант медицинской службы, тот самый профессор, по учебнику которого Инна училась и который казался ей таким же нереальным, как, допустим, Гиппократ, Пастор, Пирогов или Бурденко.
На аэродроме голубоглазого и серебристо-седого генерала-академика встречало все Иннино начальство, вплоть до самого главного, и Инна как ответственный медик. Не подав никому руки, медицинский генерал сел в машину с Горбанюк – он называл ее только по фамилии – и немедленно же начал допрашивать о состоянии здоровья того старика, из-за которого поднялся этот шум.
Инна ничего толком не знала.
– Но вы – врач? – спросил он, не оборачиваясь к ней.
– Так точно, врач.
– Кто его лечил?
Горбанюк и этого толком не знала. Он был вовсе не по ее части – умирающий старик, теперь, она чувствовала, ее просто «подставили». Она должна была ответить за чужие грехи. Страшно ей не было. Хорошо ответит – вызволят. А генерал-академик не съест. Видывала она таких крикунов!
– Еще вопрос, – сказал генерал. – Вы знали, кто он?
– Тут знать ничего не положено, – вывернулась Горбанюк. – У нас своя специфика, товарищ генерал-лейтенант.
И подумала: «Утерся?»
Генерал-лейтенант отвернулся от нее.
А через час вышел из комнатки, где лежал таинственный старик, и сказал и Инне, и другим здешним врачам – не сказал, а тихо прокричал, прокричал хриплым шепотом:
– Какие же вы подлецы! Боже мой, какие вы подлецы! Подлецы души, вот именно, подлецы души!
У него было белое, трясущееся лицо, и на этом лице нестерпимо светились гадливой ненавистью голубые, казалось бы, младенчески добрые, неспособные к гневу глаза.
– Кислород! – гаркнул он. – Перестреляю всех, сволочи!
И его белая рука врача действительно потянулась к кобуре, которую он, наверное, никогда не расстегивал за все пережитые им войны, потянулась, но так кобуру и не расстегнула.
– Вы
