незамужняя.
– Разводка?
– Глупости несешь. Кто такую женщину может оставить в разводе? Не разводка. Одинокая, и все тут…
– Да вы скажите, дедушка, я ведь никому…
– А такого, что никому, я никогда не изложу, – произнес дед, утирая чайный пот посудным полотенцем. – Я то говорю, что им в ихние глаза не раз и не два лично высказывал. Это я тебе не секреты выбалтываю и не сплетни, а для твоей и нашей пользы, чтобы не было в твоей пальбе ни перелетов, ни недолетов. Чтобы ты службу знала…
И, заметив, что Павла собирается налить себе в стопку еще «вина», посоветовал:
– Раньше времени не напивайся. Родион Мефодиевич это страсть как не переносит. Считается – служебное время. Пойдешь на берег в увольнение – отдохни, а так – ни Боже мой…
– На какой такой берег? – испугалась Павла.
Но дед Мефодий не ответил, по второму разу принялся закусывать после четырех стаканов чаю.
Что за Устименко?
Грузовик так и не пришел за ней. Конечно, проклятый Яковец повез «левый товар» – он даже не стеснялся об этом рассказывать: о своих доходах, о том, как он «толкает халтуры», – ну, погоди же, конопатый негодяй с челочкой! Ничего, она ему устроит веселый разговор, будет знать, как обманывать Варвару Родионовну Степанову. Ведь клялся же и божился, что не позже шести будет «как штык» возле Дома колхозника.
Впрочем, от всех этих угроз Яковцу ей-то было не легче. Она устала, промокла, ей хотелось лечь, хотелось отогреться за весь этот такой длинный день. И может быть, даже поплакать. Раза три за эти годы на нее вот эдак накатывало: все казалось ужасным, безысходным, жалким – и прошлое, и будущее, и нынешний день. Все представлялось не имеющим никакого смысла. И сегодня тоже так накатило.
– Дело пахнет керосином! – сказала она себе угрожающим тоном.
Но губы у нее дрожали. Если уж Яковец ее предал – значит, она зашла в тупик, значит, всем ясно, как она ослабела и сдала за эти дни ожидания. И зачем? Чтобы повидать его из такси и поплакать, как над свежей могилой? Пропади он пропадом, этот Устименко, что это за горькое горе привязалось к ней на всю жизнь, ведь даже в книгах не прочесть про такое несчастье! Везде говорится, что время – лучший лекарь, а ей чем дальше, тем хуже. И уж совсем худо нынче. Вот ждет, прогуливается с независимым видом, словно бы дышит воздухом…
Было восемь, когда она потребовала «геологическую» комнату на втором этаже. Она всегда оплачивалась их экспедицией, занимали ее геологи или нет. Тут можно было поспать, отогреться, сюда стаскивали имущество, привозили почту в эту маленькую комнатушку на две койки, за поворотом розового коридора, вторая дверь направо.
– Ключ от семнадцатого, – сказала она бодрым тоном Анне Павловне, дежурной. – Яковец наш, проклятый, не приехал, придется заночевать…
Голос у нее был даже бодрее, чем следовало, со звоном.
– Не придется, Варечка, заночевать, – ответила толстая и рыжая Симочкина. – Под иностранца ликвидировали ваш номерочек, под профессора.
– То
