и вобрал в себя силы, коим должно тянуть человека вверх. Кожа Малама была оранжевого цвета, и во всей округе он был единственным человеком с такой кожей. Соломенные волосы его кудрявились. Его большое круглое лицо с пухлыми щеками и круглыми весёлыми карими глазками говорило о том, что он не погрузился душой в свой горб и не спрятал её от света.
Больше всего в жизни – и никто бы не взялся оспаривать это – Малам любил празднование Нового Света. Он подолгу стоял, опёршись на свою палочку, у Новосветного Дерева, и глаза его искрились счастьем. Постояв на одном месте, он переходил на другое, потом на третье… и так, пока не сделает полный круг и не осмотрит Дерево со всех сторон. Он будто боялся пропустить хотя бы одну игрушку, хотя бы одно украшение на нём. Были у него и свои любимые шары (а шары он выделял из всех игрушек), которые он знал наперечёт. Каждый Новый Свет он выискивал их на Дереве и приходил в восторг от встречи с ними. Маламу доставляло удовольствие, когда неожиданно на глаза ему попадался новый шар, который душа его тотчас относила к любимым. И он что-то тихонько говорил, знакомясь с ним.
На Новый Свет Малама видели и в Нэтлифе, и в Дорлифе, и в Крадлифе, и где его только не видели. Но окончательный выбор он сделал в пользу Дорлифа и три последних праздника провёл в нём. Для себя он объяснял такой выбор просто: Дорлиф больше, там всегда больше людей, там и дорлифяне, и лесовики, и гости из других селений. Там веселее и богаче. (Под словом «богаче» он имел в виду разнообразнее, наряднее). Там, наконец, на Новосветном Дереве его ждали два шара: тёмно-лиловый и оранжевый в серебристых блёстках, который он называл оранжевый в слезинках.
Жил Малам на отшибе не от обиды на сельчан, обижаться ему было не на что. Он просто не хотел никого смущать своим видом (празднование же Нового Света было исключением из правила), а они, в свою очередь, не мешали ему жить так, как ему нравилось. Ни у кого из сельчан язык не поворачивался называть обитателя сторожки, единственного взрослого человека в Нэтлифе и его округе, пережившего нашествие каменных горбунов, горбуном. Про него говорили просто и немного по-детски: морковный человек. Однако без шуток в его адрес, конечно, не обходилось.
– Эй, Малам, признавайся, ты прячешь в мешке за спиной морковь? Не жадничай – дай одну морковку!
Малам относил подобные шутки на счёт морковного цвета своей кожи, но никак не на счёт своего горба, и на такой случай в кармане у него была припасена пара морковок, которые он вручал шутнику, чем и обескураживал его.
– Что у тебя в мешке, коротышка? Никак клад на себе таскаешь?
– Клад и есть: мудростью называется.
– Поделись. Может, и мне на что сгодится.
– Поменяемся?
– На что меняешь?
– Я тебе – немного мудрости, а ты мне – столько же росточку.
Балаболке оставалось только с улыбкой покачивать головой и разводить руками.
Дверь жилища Малама и его душа всегда были открыты для тех, кому случалось зайти к нему. Он был гостеприимен и щедр, но немного
