Потому что он любил смотреть на её лицо в эти минуты, как оно «задыхается» от истомы, как меняется, мгновенно, становясь то хищным почти, то нежно-влекущим, и остаётся в каждый из этих моментов прекрасным. Настолько, что его глаза начинали предательски «мироточить» – от любви к ней, от того, что она у него есть. Он говорил ей – под пледом:
– Пусть твоя грудь живёт в моих глазах… вместо глаз.
А она:
– Мои глаза, – это про его глаза, – что хочу с ними, то и делаю. Захочу – плюну…
И пускала, смеясь, со своих губ слюнку – прямо в его зрачки – и «выцеловывала» их… Ему нравилось всё в ней – и как она пахнет, и какая она «на вкус», – всё в её теле… Когда он дышал ею и ощущал её «на вкус», он, словно, общался с богами, пьянея, как древние арии, пившие свою сурью, чтобы открылись чакры…
Это длилось без разбору – днём, ночью… Однажды, когда в момент «пароксизма» Наэтэ кричала, как «в ужасе» – ему в рот, в глаза, – она захватила зубами его подбородок, щёку и укусила так сильно, что «хрустнула» челюсть. Челюсть осталась целой, слава Богу, но щёку возле носа она ему прокусила… У него обильно пошла кровь… Она вымазала лицо в его кровь, губами стала её высасывать, потом лизать языком укушенное место… Дышала судорожно, постанывая, целовала и зализывала, целовала и зализывала рану…
– Анрэи, прости, прости меня, – с трудом, сквозь свои дыхательные «судороги» произносила она, – прости меня, миленький…
И ещё плакать начала.
Слаще боли он не знал…
А она повторяла и повторяла, медленно отходя от «пароксизма»:
– Прости, пожалуйста, прости, – дышала в него, и зализывала, зализывала ранку, – так что кровь перестала течь, как будто слюна у неё ещё и целебная.
– Ну, хочешь, – она просила и просила прощения – плача и вздыхая, – ударь меня, накажи меня…
– Что ты, миленькая, что ты говоришь!.. Мне проще с девятого этажа спрыгнуть.., чем… тебя ударить… На!.. Выпей мою кровь… На! – пожалуйста!.. Я хочу быть в тебе…
– Нет, нет, – говорила она, дыша, как после тяжёлого бега, в гору, – а как же твои глаза?.. Как же я без них? – нет, нет… Я только маленько отопью, – это про его кровь, – она сладкая, любимая…
Они ещё долго угомонялись, пока опять не уснули, – то ли это был день, то ли ночь…
Проснулись – кажется, утро, она первая опять, и – уже по привычке – на него легла, и на лицо стала смотреть, закусывая губы и морщась, как от боли – как будто это он её покусал… И слёзы из её глаз стали падать на его лицо, и он от этого проснулся… И, увидев её страдающий лик, который в этой страдательной ломке показался ему опять фантастическим, он испугался:
– Наэтэ, миленькая, – что? что?
И взял её голову в свои руки, и потянулся с поцелуем к её губам, и стал уже целовать, как боль от ранки на лице сильно кольнула, даже на пол-лица выстрелила, даже
