нести чушь и снова спросит про одежду. Сестра завела мощный двигатель, и пол у меня под ногами завибрировал.
– Кроме того, я все равно не знаю, в чем ты уходишь из дома. Но самое главное: больше всего на свете не люблю висеть над сиденьем в грязном общественном туалете. Так что не заставляй меня больше.
По дороге к нашему потрепанному дому в стиле Тюдоров, прятавшемуся среди тощих кедров и берез в конце Баттер-лейн, ни одна из нас не произнесла ни слова. Роуз открыла настежь окно и принципиально не сигналила, меняя полосы, но радио не включила. В гаснущих лучах заходящего солнца я смотрела на сухие листья на лужайках, мимо которых мы проезжали. Кто-то вырезал фонарь из тыквы слишком рано: до Хеллоуина оставалось еще три дня, и он начал потихоньку разваливаться.
Когда мы свернули на нашу покатую подъездную дорожку и миновали знак «Посторонним вход воспрещен!», я невольно посмотрела на окно подвала. Обычно там всегда горел свет. Учитывая причины, по которым мои родители это делали, мне бы не следовало скучать по желтому сиянию, заливавшему рододендроны, но мне его не хватало. Впрочем, какая разница? Лампочка перегорела уже после их смерти, но мы не стали спускаться вниз, чтобы ее поменять.
– Забавно, правда? – сказала я. – Помнишь, когда родители уезжали, ты постоянно вопила, что нам не нужна никакая няня, чтобы мы могли остаться одни. И вот мы остались – ты и я.
Роуз выключила мотор. Под тихое потрескивание под капотом она поправила волосы, а я ждала, когда перестану чувствовать вибрацию в ногах.
– Как тогда с Дот, – начала я.
– Почему ты про это все время говоришь?
– Просто…
– Я не хочу больше думать о прошлом, Сильви. Мама и папа сами выбрали свою жизнь, работу и веру. И посмотри, чем это закончилось. Я знаю, что не должна была тогда звонить. Поверь мне, я бы никогда ничего подобного не сделала, если бы знала, чем все закончится. Но Альберт Линч все равно нашел бы способ до них добраться. Или если не он, какой-нибудь другой безумец. Так что я считаю, что нам с тобой не следует больше вспоминать и говорить о них. После суда весной мы оставим эту историю позади.
Пока она говорила, я молчала и смотрела, как она распутывает волосы.
– Когда закончишь школу, Сильви, мы уедем из этого дома и начнем жить каждая своей собственной жизнью, забудем ту, которая была у нас здесь. Я знаю, трудно поверить, но наступит день, когда случившееся станет воспоминанием из далеких времен.
Ш-ш-ш-ш.
Дело было вовсе не в этом звуке; я ее прекрасно слышала. Только не понимала, как мы сможем забыть и оставить случившееся в прошлом. Но что я могла ей сказать? Я взяла отцовскую сумку с учебниками, где лежал дневник, подаренный мне Бошоффом днем, открыла дверь и опустила ноги на землю. И тут же почувствовала, как мои шлепанцы коснулись чего-то мягкого. Я сразу поняла, что это такое, но все равно вскрикнула.
– Ну, что еще?
Мое
