ли вам, мадам, но Овид из кожи вон лезет ради индейцев, которым никто не нужен, чтобы напиваться и обирать честных людей. Да, жить стало тяжело. Мой муж Фюльбер обрабатывал наши земли в поте лица. У нас был скот: три коровы и стадо овец. Мои старшие сыновья помогали нам в этом. Мы собирали урожай картофеля, фасоли, гороха, бобовых. А теперь у нас почти ничего не осталось!
– Мама, прошу вас, перестаньте жаловаться. У нас осталось десять овец, и в этом году они принесли ягнят. У нас есть молоко, я делаю сыр.
– Но масла-то у нас нет. А вы, мадам, на что вы живете в отсутствие вашего супруга?
Овид зажег керосиновую лампу и начал расставлять на столе тарелки и приборы. Внезапно Эрмине стало стыдно за свою обеспеченную жизнь и неистощимое богатство ее матери, которая всегда была готова потратиться на комфорт для своих близких.
– У меня есть сбережения, – призналась она тоном, в котором сквозило замешательство. – К тому же я работаю.
– Эрмина – оперная певица, мама, – отрезал Овид. – Это уважаемая профессия, приносящая солидный доход. Вы смущаете ее своими бесконечными расспросами.
Сельвини Лафлер изумленно оглядела гостью с головы до ног. Затем более мягким тоном добавила:
– Оперная певица? А я решила, что вы секретарша. Ну-ка, спойте нам что-нибудь!
Застигнутая врасплох, Эрмина не знала, как ей выбраться из затруднительного положения. Ей совершенно не хотелось петь. Ей казалось неуместным делать это в доме с угрюмой обстановкой, где скончалась супруга Овида. К тому же она считала себя в трауре по Тале и очень тревожилась за Киону.
– Мне очень жаль, мадам, но я не смогу.
Затем она вспомнила о том, что говорил ей Овид три года назад: «Мне кажется, артисты, даже когда им грустно, должны петь или играть комедию, чтобы отвлечься от своих забот».
– Впрочем, после ужина я попытаюсь, – добавила она, не сводя взгляда с молодого учителя. – Если это доставит вам удовольствие.
Эрмина обращалась к Сельвини, но ему хотелось надеяться, что она будет петь только для него. Ужин был молчаливым и быстрым. Картошка оказалась недоваренной, а сало, разделенное на три части, было очень жестким. На десерт вдова достала железную коробку с печеньем.
– С горячим чаем оно восхитительно.
Овид не заводил никакой беседы, видимо чувствуя себя неловко в присутствии матери. В комнате было темно и прохладно. Атмосфера казалась настолько тяжелой, что Эрмина все-таки решила спеть какую-нибудь арию из оперетты и отправиться спать.
– Этим летом в Квебеке, – с улыбкой сказала она, – я играла китаянку в «Стране улыбок» Франца Легара. Невозможная история любви, как это часто бывает в кино и театре.
Она тут же пожалела о своих словах. Овид мог увидеть в них намек, и его мать тоже.
– Боже правый! Я ни разу в жизни не была в театре! – воскликнула Сельвини. – Странная вы женщина: болтаете что вздумается, не заботясь о приличиях.
– Мама,
