друг друга в любой ситуации, выручать из любой передряги, помогать в любой беде». Ее слова больно ранят меня. Учитывая нынешнее положение дел, они звучат насмешкой. Я бросаю взгляд на подругу. Но Шарлотта, с прикрытыми глазами и мечтательной полуулыбкой, погрузилась в наше общее прошлое. «Каждая из них знала, что другая рядом, в любое время дня и ночи, в любых обстоятельствах – в любых».
Как часто она умоляла меня солгать ради нее, если меня спросят, где она была в такое-то время. Или позвонить ее начальнику и выдать себя за ее смертельно больную сестру, у которой есть лишь одно последнее желание – умереть в кругу родных; и потому необходимо, чтобы Шарлотта тотчас выехала и была у смертного одра в ее последний час. Если бы мне хватило духу, то я сейчас прервала бы ее и напомнила об этом, об истории с умирающей сестрой, о которой она – после недельного отдыха на Мальдивах, куда ее пригласил воздыхатель и куда она смогла полететь благодаря моему звонку начальнику, – скорбела в рабочее время в течение двух месяцев, обильно проливая слезы и не снимая траур. Если бы мне хватило духу, я бы спросила ее, считает ли она до сих пор, что допустимо выдумывать такие истории. Стоил ли этого, по ее мнению, отдых на Мальдивах. Но, думаю, я знаю ответ. Да, ответила бы она, чтобы затем в очередной – последний – раз рассказать о том, какой мелкий мальдивский песок, и как благотворно он действует на погруженные в него тела, и о том, что никогда, ни до, ни после, кожа у нее не была такой нежной.
– Давай сделаем небольшой перерывчик? А то мне нужно принять лекарство.
– Конечно! – Я откладываю ручку и встряхиваю уставшую кисть.
Предыдущая сцена повторяется. Шарлотта открывает дверь, закрывает ее за собой, я ничего не слышу, слышу кашель, он никак не прекращается, все как в прошлый раз, с той только разницей, что сейчас в комнату совершенно беззвучно входит ее мать: я поднимаю глаза, когда меня окутывает аромат «Шанель № 19». Держа в руках поднос с двумя чашками и вазочкой, она сверлит меня взглядом.
– Ну как, движется дело? – требовательно вопрошает она.
– Да, спасибо, – я ищу спасения в своих записях.
– Нам нужно поговорить, – так обращается охранник в магазине к вороватой покупательнице.
Я моментально прихожу в ужас. Она победоносно улыбается.
– О чем? – со страхом спрашиваю я, поскольку для меня мучительна одна только мысль о диалоге с ней. Она подходит ближе. Чашки на подносе звенят. С каждым шагом лицо ее все мрачнее. Она стоит вплотную ко мне, я чую холодный запах табака у нее изо рта (несомненно, он исходит изо рта, а не из ушей).
– Моя дочь умирает, – шипит она мне, с трудом сдерживаясь и не спуская с меня глаз.
– Да, – робко шепчу я и киваю, отводя взгляд.
Шарлотта стоит в дверях. Она так же бледна, как и ее мать, и так же пристально смотрит на меня.
– Спасибо, мама, нам наверняка понравится, – произносит она затем беззаботно, как только что вылупившийся из куколки мотылек, и забирает у матери поднос.
– Это специальный травяной сбор, – поясняет она, снимая чашки с подноса. –
