преступления – и оставляет их безнаказанными.
Нам же в головы вбили принцип воздаяния: за добро – добром, за зло – злом.
Но я же ничего плохого не сделала. Я такого не заслужила!
На этом месте я, конечно, рассобачилась основательно со Всевышним и оплевала его творческий замысел под названием Мирозданье.
Но проблема этим не решалась, потому что оставался всё-таки вопрос: как теперь жить?
Если за порядочность и честность наказывают злом, не попробовать ли стать подлой и беспринципной?
Наконец, со мной приключилась моя обычная беда, называемая в психологии «отсроченными переживаниями».
Я странно устроена. Когда на меня обрушивается несчастье, я сначала с ним сцепливаюсь, дерусь, сопротивляюсь, издаю воинственные вопли, – но не чувствую ещё ничего. Если несчастье меня побороло, я это перетерпливаю. Но тоже без эмоций. Словно под местной анестезией.
И только спустя время отупение проходит, – и наступают отчаяние, тоска, пустота.
Они мстят за отсрочку, берут с процентами. Чем позже они бывают, – тем нестерпимее.
Вот это запоздалое отчаяние меня и настигло.
До этого были не чувства, – размышления.
А тут выразить то, что на меня нахлынуло, можно было только волчьим воем.
Вот я и выла:
– У-у-у-у!
Отчаяние было липким и серым. Даже бесцветным. У него так же не было ни вкуса, ни цвета, ни запаха, как у радиации, убившей моё дитя. Но это отчаяние распахнулось внутри меня, как автоматический зонтик. И так же несгибаемо распирало меня изнутри своими стальными спицами.
Я превратилась в какой-то бесцветный, бесформенный паутинный кокон. Комок очёсов, запутанный так надёжно, что когда его пытались размотать и раскрутить, всё только сильней завязывалось.
В ссоре с Господом Богом, во вражде с нравственностью, в неприязни к людям, в стыде и подозрении, – даже в страхе самой себя, доказательно потусторонней, – что у меня осталось?
Князь. Теперь, кроме него, у меня ничего не было.
Я даже не любила его. Любовь что-то очень непрочное. При её склонности к саморазрушению от неё ничего не стоит избавиться.
А это было – как пожизненный приговор. Как вбивание в землю по плечи.
Так чувствует себя почва, на которой построили пирамиду Хеопса. Это было слишком окончательно. Совершенно неисцелимо. Неизлечимо бесповоротно, безжалостно.
Только немногие вещи бывают такими необратимыми.
Смерть.
Ад.
Любовь, над которой, как над входом в Бухенвальд, сияет: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Но при всём том я князя совсем не знала.
Оказалось, окружающую роскошь он находит смехотворной и жутко раздражается из-за этого.
Мигель был аскетичен. Носил немногочисленные вещи, очень простые и оттого страстно элегантные. Его
