Серега (а он всегда бежал первым) остановился и, пригнувшись, замер посреди зарослей.
– Смотри! – шепнул он мне, дыша тяжело и вязко. – Вон там, под деревьями!
На прогалине, под акациями шевелилась трава. Мы осторожно подкрались и раздвинули стебли. Птенец смотрел на нас большими выпуклыми глазкамибусинами.
– Упал с дерева.
– Да, похоже.
Я тут же вспомнил, что однажды (в подобной ситуации) сделал мой отец.
Лет десять назад, гуляя с ним по лесу, мы наткнулись на такого же беспомощного птенца. Отец подобрал его и посадил повыше, на ветку. Вспомнилась взлетевшая вверх над головой сильная и твердая рука, пахнущий хвоей, Севером и ветром брезентовый рукав штормовки с синей трехбуквенной нашивкой: «МАИ стройотряд».
Сам отец тогда еще не пил запойно (отчего впоследствии и умер), и поступок его восхитил меня, разжег мою детскую мальчишескую гордость за отца, за его доброту, силу и благородство. Но то было давно, а сейчас… сейчас каждое утро отец начинал с того, что трясущимися руками наливал стакан водки и, дрожа всем телом, склонялся над ним (и перед ним!), как дикарь перед идолом. После похмельного возлияния отец падал на диван и засыпал сном, больше похожим на смерть. К вечеру он просыпался, и тогда начинался настоящий кошмар. А ведь всего три года назад – пока не свернули за ненадобностью КБ при авиазаводе и сам авиазавод – отец был вполне успешным, ведущим инженером!
– Надо посадить на ветку, если лапы целы, – сказал я, отогнав мысли. – Тут ему точно кранты.
Мой друг холодно взглянул на меня и както странно усмехнулся.
– Не надо! – прозвучало коротко и резко.
Сказал, как топором отсек.
Я удивленно посмотрел на него.
– Как это не надо!
– А никак!
– Сдохнет ведь! Или сожрут!
– Если сильный – не сожрут! А слабый – не достоин жить!
– Серег, ты это… того… Я все понимаю, но…
– Ты забыл, – сказал он, глядя в глаза. – «Все, что не убивает, делает сильнее». Так говорил Заратустра!
Фраза прозвучала как заклинание чернокнижника, спорить с которым невозможно и бессмысленно!
« – А ведь верно! – подумал я. – Отец спас птенца, и кто он теперь!»
И тут уже стыд за отца, мало того, ненависть к нему за его слабость, за то, что с каждым днем он все больше и больше превращался в ничтожество – все это поднялось во мне. Волна горечи мгновенно смыла всякое теплое воспоминание и о самом отцовском поступке, и о том моем давнем детском восхищении им. Тот случай из детства теперь мгновенно предстал предо мной, молодым, сильным и глупым, уже как проявление слабости и мягкости отца, которые (как я тогда считал) и стали причиной его падения.
– Ты понял?
Я кивнул в ответ, и… нагнулся, чтобы подобрать птенца. Хотел ли я его спасти, невзирая на Серегины ницшеанские эскапады,
