Саша. – В «Горе от уме».
– А Катерина твоя, наверное, из «Грозы»?
– Один хрен! Значит, это была Лида.
– Может быть, Лиза?
– Ну, Лиза, какая разница? Я этих баб всегда путаю…
Саня, в свои двадцать четыре года, был заочником «бурсы», средней мореходки. В перспективе он видел себя капитаном.
– Мне некогда раскачиваться, – говорил Злобин и морщил низкий лоб, – возраст подпирает. Знакомый кэп, Солоухин, возьмет меня третьим помохой. Потом, в три свиста закончу «вышку». А там – два шага до капитана. Пойдёшь ко мне в боцмана?
– Если не передумаешь, – сказал я пророческие слова. – Солоухин, он кто, твой родственник?
– Да нет, пили вместе…
«Здорово тогда надрался Солоухин», – подумал я.
Сверху, перегнувшись через фальшборт, на нас смотрел боцман Варенников:
– Эй, на барже! – вдруг закричал он. – Валик держи!
Но было поздно. Плотик качнуло и бамбуковый шест скользнул вниз, увлекая за собой малярное ведро. Саня попытался ухватить инструмент на лету, да не успел. Его ладонь прочертила изящный финт на свежей краске и Злобин тяжёлой глыбой обрушился в воду. Среди алмазных брызг мелькнули подошвы его новых ботинок. Волны сомкнулись и море охотно приняло свою жертву.
Боцман оказался на плоту раньше, чем Сашкина лысина вновь засветилась над водой. С большим трудом мы вытянули отяжелевшего матроса на дощатый настил плота. Мокрый Злобин шумно отплёвывался и размазывал чёрную жижу по щекам и лысине. Левый ботинок он потерял.
– Патрис ты наш Лумумба*, – задыхаясь от смеха, пропел дракон*. – Иди в яму*, солярой отмой ее… лысину.
Кошкой я зацепил бамбучину с малярным валиком. Бадья с краской была утеряна навсегда.
С этого дня Злобина стали дразнить Лумумбой. Но не долго. Судьба готовила ему новое, более суровое испытание.
С Лумумбой мы проживали в двухместной каюте матросов. Входя в каюту, Злобин обычно кричал: «Андрюха, ты живой?» Это меня бесило.
Вечерами Шурик корпел над контрольными работами и писал сочинения. Науки постигались с трудом, тем местом, на котором сидишь. Усидчивостью называется.
– Накатаешь с книжки, вроде, всё ясно, всё правильно. Перечитаешь, возникают сомнения и новые мысли, – рассуждал Злобин голосом Алексея Пешкова.
– Везет тебе, Шурик. У тебя еще и мысли бывают, – посмеивался я, листая его опусы, – цитирую: «Муж бьет, свекровь грызет и еще Крымская война! Душа Катерины не выдержала и, севши в лодку, уплыла вниз по Волге». У классика это звучит не так безнадежно.
Однако смутить Злобина было не легче, чем швартовый кнехт:
– Много ты понимаешь! Нам говорили – сочинение должно быть изложено просто, ясно и своими выражениями.
– Тебе это удалось. На все сто!
– Не выпендривайся, тебе и так не смочь!
Однажды, заглянув ему
