думала, что в Венеции в каждом доме есть свое приведение. Вы уже не удивляетесь.
– Да! Но в этом доме жили самоубийцы. Я говорила маэстро, что ее надо увезти отсюда, а он не слушал. Все списывал на ее нервозность из-за того, что он не хотел оформлять брак.
– Может, она поэтому и покончила с собой?
– Может, – пожала Ванда снова плечами, не признавая правдивости этих слов. – Только она с такой красотой могла за кого угодно замуж выйти. Не ждать его.
– Возможно, она его любила.
– Кто ж теперь скажет, – снова вздохнула Ванда. – Он хороший, заботливый, но не любит обязательств. Весь в своем творчестве, – махнула собеседница рукой. – Иногда мог Анну неделями не замечать. Уж не знаю, что она с ним возилась.
– Она была итальянкой?
– Нет, тоже американка, как и он. Они вместе сюда приехали. У них было что-то вроде медового месяца, так они это называли, и он увлекся Венецией. Поселились в этом доме, хотя могли жить и в более роскошном месте, а остались здесь. Раньше он тоже часто так делал, приезжал и снимал дома. Я у него всегда убирала и готовила. В Тоскане рисовал, на Сицилии, на Комо, много где.
– Так вы тоже не итальянка?
– Нет. Я здесь замуж вышла. Мой муж тоже Леонардо помогал, мы ему и прислуга были, и семья.
– Были?
– Умер он, тогда же, когда и с его женой беда случилась.
Она кашлянула.
– Твой муж, он кем был?
– Он торговал живописью.
– Значит, ты из богатых? Не знаешь, что такое жить с бедным художником?
– Нет.
– Вы долго женаты были?
– Не очень.
– И что с ним случилось?
– Он утонул. Несчастный случай, – как всегда солгала я.
Ванда перекрестилась.
– А ты, верующая, я смотрю, – кивнула она, усмотрев на моей груди медальон.
– Да, – тихо ответила я, потеребив золотой кружок.
– Я тоже, и муж мой, – кивнула она. – Мы оба – католики.
Я притихла, понимая, на что намекает Ванда.
– Да, – протянула она, разглядывая меня. – В прежние времена никто бы не посмел выйти за иноверца.
– Поль не был религиозен, хоть и принадлежал к католической вере.
– Вот и я о том же. Истинные христиане сейчас – вымирающий вид. Вот откуда все беды! Люди совсем забыли Бога и его заповеди. Предают, убивают с изощренностью, изуверствуют. Их гуманность столько бед наделала, что невозможно понять, что есть добро, а что зло, кто человек, кто прав, и в чем правда! Боже, катится мир, катится…
Я отпила немного, чтобы не отвечать на вопросы, на которые в душе ответить себе не могла.
– Да, – протянула Ванда, после недолгих раздумий. – Это ужасно, когда молодые умирают, а старики, да еще больные мучаются и живут.
– Ну, жить всегда лучше, чем умирать, – решила я хоть что-то произнести.
– Ты
