о шрифтах английских и французских, площадном и писарском, выражая восхищение и восторг: «“Они превосходно подписывались, все наши старые игумены и митрополиты, и с каким иногда вкусом, каким старанием! Взгляните на эти круглые “д”, “а”. Я перевел французский характер в русские буквы, что очень трудно, а вышло удачно. Вот еще прекрасный и оригинальный шрифт… Черно написано, но с замечательным вкусом… Дальше уж изящество не может идти, тут все прелесть! Бисер, жемчуг…
Росчерк – это наиопаснейшая вещь! Этакой шрифт ни с чем не сравним, так даже, что можно влюбиться в него”…». Каллиграфия у Мышкина не только возвращает знаку – рисунку буквы – свой прежний смысл, но и приобретает новый, «психологический, отсутствовавший в древней, и воспроизведение чужого почерка для князя – это способ проникновения в дух того человека, чьей рукой был начертан подлинник. «Посмотрите, оно составляет весь характер, и, право, вся тут военно-писарская душа проглянула: разгуляться бы и хотелось, и талант просится, да воротник военный туго на крючок стянут, дисциплина и в почерке вышла, прелесть!»
Английский писатель Вальтер Скотт в своей книге «Хроника Кэнонгейта» писал: «Я взглянул на ровный, четкий, но дрожащий почерк, которым был написан манускрипт… и тут же подумал о справедливости тех, кто считает, что многое о характере человека можно узнать благодаря его почерку… Разве написанные с уверенным размахом заглавные буквы не выражали гордость автора и сознание своей большой значимости?»
Не случайно Анатоль Франс, например, замечал: «По одному соотношению красных строчек в сочинениях я могу сказать, причудливый или спокойный у автора характер». «Графология есть наука в высшей степени практическая, ибо для знакомства с человеком нет необходимости даже видеть его», – это мнение Дюма-сына. В другом месте он восхищается: «Какая могучая сила судить о людях издали!» «Дайте мне почерк женщины, – воскликнул Вильям Шекспир, – и я раскрою вам тайну ее сердца!»
А. П. Чехов в своем рассказе «Любовь» отмечал: «…В размашистом, но несмелом почерке я узнал походку Саши, ее манеру высоко поднимать брови во время смеха, движения ее губ». А историк П. Щёголев, характеризуя императора Николая II, дает следующую характеристику его почерка: «Уже самый внешний вид дневников, написанных почерком, удивительно ровным, четким, неизменным с первого дня до последнего, свидетельствует об удивительной душевной невозмутимости писавшего. Однообразному фону записей соответствует однообразное отношение решительно ко всем событиям, записанным в дневнике. Равнинность дневника становится даже страшной».
Недаром, наверно, еще Стефан Цвейг писал: «…Почерк неповторим, как и сам человек, и иной раз проговаривается о том, о чем человек думал…»
Работу графологов XIX в., строивших свои заключения в соответствии с теоретическими воззрениями Мишона, критикует в своем рассказе «Тайна почерка» Карел Чапек: «Енсен нацепил свои волшебные очки и воззрился на почерк.
– Ага,
