оно не ушло. А в более позднее время я пытался связаться с Джорджем Харрисоном, в тот период, когда у него была своя студия и он финансировал фильмы (в частности, картину Терри Гильяма «Бандиты во времени»). Удалось связаться только с офисом, а с самим не вышло поговорить. Была мысль, чтоб он нам дал денег на кино…
– Beatles оказались недосягаемы – так же как и Ленин, портреты которого вы вклеивали в свой альбом.
– Было такое. Моя семья пострадала от репрессий во времена Сталина, как у многих людей того времени, и я противопоставлял черное белому. Сталин – черный, а Ленин – белый. «Если б Ленин знал, как Сталин исказил дело Ленина», в таком духе. Я рос без отца. А потребность в нем была. Ленин же был отцом всех пионеров и октябрят. Еще была злодейская смерть Ленина от, как нас учили, отравленной пули. Ленин – жертва, Ленин – хороший, Ленин – отец, – все это заставляло меня, мальчика лет восьми-десяти, вырезать его портреты и клеить себе в альбом.
– И это все притом, что вы, судя по всему – по тому, какой вы сейчас, были продвинутом мальчиком.
– Я – нет, не был продвинутым. Продвинутым я стал уже после школы. А в школе был хулиганом и прогуливал уроки, с трудом получил троечный аттестат. С трудом превеликим. Моя любимая книжка была про Незнайку. Еще я читал про Винни-Пуха и про Тома Сойера. Из школы я вышел совершенно таким хулиганом, я не знал, что делать, собственно. По тому, как у меня всё шло в школе, до тюрьмы было недалеко.
– Ленин, ваш некогда любимый, тоже в тюрьме сидел.
– Закончил школу… В армию меня сразу не забрали, я был единственный ребенок у матери, а тогда давали отсрочку единственным детям. Мама сказала: «Я год тебя прокормлю, только ты читай книжки». Я начал читать… Прочел весь корпус русской литературы и много из зарубежной, философию – от древнеиндийской до Гегеля. И что-то в душе сдвинулось. Потом я два года работал на студии Горького киномехаником. После поступил в институт, и за пять лет эти стены из меня что-то сформировали. Тогда ВГИК был очень интересен… Здесь преподавал, в частности, Мераб Мамардашвили, – я у него учился. В институте не было запретных тем! У нас, например, был семинар по Бродскому, по запрещенному поэту, который вела Лидия Звонникова, – вы представляете, как она рисковала? В 1978-м я познакомился с Сокуровым, сделали мы первую картину нашу, «Одинокий голос человека», – и моя судьба перевернулась. Что ее перевернуло, Божий промысел или книги? Не знаю…
– Известно, что у вас был конфликт с коровой, когда вы ее доили.
– Было такое. В деревне, в Ярославской области, когда меня учили доить.
– Это вам надо было для съемок, для написания сценария, вы так изучали жизнь?
– Нет, просто у меня был период опрощения. Раньше страна была крестьянская, и, чтобы понять ее культуру, я решил окунуться в крестьянский быт. Копал картошку, делал еще какой-то крестьянский труд. Подступался к корове – но это было малоудачно.
Он смеется.
– И она вас того, копытом?
– Нет,
