Ни конкурсов, ни тендеров, прозрачных как стекло, тогда не проводилось. И после завершения восстановительных работ, из нескольких организаций, оспаривавших свое право здесь обосноваться – по «исторической преемственности», как утверждалось в прогрессивной хронике тех лет, но больше, поговаривал народ, чтобы заявить свою амбицию и паки укрепить авторитет, по мнению властей, только у одной был подходящий для того калибр и вес. (Во всем равняясь на Москву, благонамеренные городские власти, понятно, редко ошибались). И в обход восьмиразрядного, – «Облглавзаречпромнечерноземкомплектснабсбыт», ономастического перла первых пятилеток, она с властолюбивой кротостью именовалась Управлением.
Статиков нисколько не юродствовал, припоминая свои первые шаги на новом поприще, и не пытался, хоть непреднамеренно, преподнести их в свете настоящего: такой стиль был пронизан духом того времени, которое подтрунивало будто бы над прежним умонастроением, ломалось точно взбалмошная барышня на выданье, но не решалось напрочь отказаться от него. То, о чем во всеуслышание сказать еще стеснялись, кратко можно было передать примерно так. «В великом ли великое? – спрашивало время.– Суть в том, что есть? или суть в том, что ею кажется? Как посмотреть еще, а вообще не факт. Глядишь, и в малом есть немалое. Спускаясь с гор и набирая мощь, несущийся стремительный поток благоволит ручью. Большому камнепаду – камни. Дуб кренится и крошится. Бамбук с лещиной – гнутся. Скала принадлежит лишайнику и мху». У времени как будто бы на всё про всё тут был один аршин: стилистика всех хлестких обобщений такова, что в них всегда все правильно. Но если только можно усмотреть в характере хитросплетения эпох хоть что-то объективное, так время вроде не меняло ничего: как говорила «Книга перемен», оно лишь создавало общий облик, свой неповторимый колорит. Всё определялось местом и людьми, еще, пожалуй, – случаем. Как и везде уж. И в этот распорядок надо было встраиваться.
Благодаря протекции, его оформили в огромный штат рассыльным, его обязанностью было разносить бумаги. Плутая с непривычки по разветвленным переходам, с крутыми винтовыми лесенками, ведущими все что-то не туда как лаз червя, с круглыми оконцами под самым потолком как с никотиновым бельмом (то ли их намеренно не мыли для разнообразия, то ли от ведра не доставала швабра), и тупиками на периферии, он осматривался. Чаще всего он заходил за поручениями в плановый отдел, который был на третьем этаже, у актового зала и фойе с мраморной молочно-розоватой колоннадой. Здесь суета изрядно выдыхалась, с кряхтением, на каждом маршевом броске остро поглядывая снизу вверх и про себя, наверное, неуважительно поругиваясь, преодолев 126 ступенек застланной тугим ковром парадной лестницы. – И безраздельно, поистине похожий чем-то на османского пашу или калифа (с «размахом и по-барски своенравно», – преподносили только для понятливых и шепотком),
