баба. Вместо передних зубов у нее торчали пеньки.
– Так я ведь и сама пострадала. Девку у меня украли, – Матрена села, прижавшись ноющей от долгого неудобного положения спиной к стене.
– Ха-ха, – раздельно просмеялась соседка. – Небось, сама себя и покрала. Ничо, нагуляется и вернется.
Матрена не обратила на обидные слова внимания – думала. Сейчас нужно собраться, как никогда. А не скорбеть да рыдать, как некоторые другие поблизости.
– Да как бы я его порешила, если все утро дома была? В тот день и вовсе задержалась… И сама же за городовыми пошла, – принялась размышлять вслух. – Девка вот могла бы подтвердить, взрослая она, в лета вступила. Да только как раз ее невидимые и забрали.
– Неужто сами невидимые? – недоверчиво присвистнул одноглазый, что стоял прямо над головой.
Прачка отмахнулась.
– И младшие тоже дома сидели, но от них толку чуть. Как-то они там без меня? Одно хорошо: вовремя Ульку прогнали. Так… На улке нашей меня мало кто заметил – все уже разбрелись. Да и даром, что соседи – и видели бы, да не сказали. Проку с них никакого. Вот если бы Ульке передать, будто бы она раньше вернулась и со мной в тот день оставалась. Хотя тут тоже можно пропасть: а что, если хозяев ее прежних найдут?
На полу, собрав под собой ноги, сидел кудрявый юноша лет восемнадцати, похожий на матрениного среднего, и смотрел куда-то в точку перед собой. Оказалось, внимательно слушал.
– Да, мать. Попала ты в переплет.
– Что украла, то украла. Тут нечего отпираться, грешна, – отвечала Матрена. – За то и с полгода в исправительном доме посидеть согласна. Но у старика и до меня много чего взяли, а ему все равно уж разницы нет.
– Кто? Невидимые? – снова с сомнением спросили сверху.
– Они самые! Даже полиция так сказала. Они и придушили хозяина, не я.
– Все тут невинные, – затянула старую песню крестьянка.
– Уж не фартовая ты, мать, – посочувствовал кудрявый. – Ты либо не ты, а все на тебя повесят. Так им проще. И ждет тебя не исправительный дом, а каторга бессрочная…
Матрена вздрогнула. Таких мыслей она и допускать не хотела.
– Эх, как бы доче-то моей передать, где я… С кем бы весточку послать, что меня, невинную, оболгать пытаются и сгноить ни за что, ни про что, – сказала прачка, а затем замолчала.
Вспомнила.
Алекс не сразу сообразил, что его разбудило. Какой-то звук.
Он поднялся на постели, которую прежде делил с Маруськой – сейчас ее место занимала Драгунская – потряс головой и прислушался.
Снова. Скрежетание, словно кто скребется в стекло. Точно: бросают комья сухой земли.
Алекс встал, открыл окно, высунулся. Неосмотрительно, но с нынешним идиотским занятием совсем потерял хватку.
На улице стоял сопляк из театра. Обычно он бегал по поручениям.
– Лексей Иваныч! Вас какой-то бродяга ищет!
