вошло несколько человек, вооруженных винтовками. Начался допрос о том, кто мы, куда и зачем едем. Засим нас вывели из вагона на полотно железной дороги, навели на нас винтовки. Оказалось, что нас пока собираются не расстрелять, а только лишь обыскать. Мациевич проявлял наибольшее хладнокровие и продолжал даже с поднятыми руками курить свою папиросу. Вообще, юмор не покидал нас в эти жуткие минуты, а папироса Мациевича привела в веселое настроение даже наших грозных стражников…
После безрезультатного обыска (оружия при нас, мирных «эсефах», конечно, не оказалось) нас повели на станцию и разрешили направиться уже без стражи в буфет. Мы думали, что нас окончательно освободили, и занялись чаепитием и расспросами о поездах, идущих в направлении Ясс и Одессы. Но вскоре нас вновь пригласили в наш вагон, и здесь нам объявили, что «именем Директории и главного атамана Петлюры» мы арестованы и будем препровождены под стражей в Фастов. Мы решили, что повстанческий комитет снесся по телеграфу с Директорией и получил соответственные указания. Так оно и было в действительности. Но если даже нас желали увидеть в Ставке, то к чему был этот арест и стража? Мы все довольно добродушно делились нашими недоумениями, за исключением Мациевича, у которого юмор сменился гневным настроением. И долго еще раздавалось в вагонном полумраке его ворчание, пока наконец все заснули.
Часам к одиннадцати утра специальный паровоз доставил нас в Фастов. Опять оцепили наш вагон солдаты, но на сей раз не надолго. Снова нам объявили ту же торжественную формулу ареста, но на сей раз все это продолжалось несколько минут, без поднятия рук вверх и без обыска. Нам предложили выйти из вагона. Мациевича повели прямо к Директории, а нас подвергли заключению в одном из вокзальных помещений. Через 15–20 минут мы были объявлены «именем Директории и главного атамана» свободными и нас пригласили проследовать в тот вагон, где заседала Директория.
У самого вокзала стояло 3 или 4 вагона, в которых разместилась Директория и ее канцелярия. В одном из них мы застали за большим рабочим столом Винниченко, Швеца, Андриевского и Мациевича.
Петлюра был в это время на фронте. Макаренко, кажется, еще не входил тогда в состав Директории.
После обычных приветствий Винниченко принес нам извинения и объяснения по поводу нашего ареста. Оказывается, что фамилия Коваленко, названная в числе прочих в запросной телеграмме из Бобринской о том, как с нами поступить, вызвала большие сомнения и тревогу у Директории. Дело в том, что среди лиц, которых считали близкими к гетману, был член партии хлеборобов-собственников, однофамилец нашего Коваленко. Явилось подозрение, что этот хлебороб-собственник, в сообществе с нами, эсефами, едет к Антанте в качестве депутации от гетмана. Когда же Мациевич разъяснил Директории недоразумение, Винниченко, лично и близко знавший Л. М. Коваленко в годы их совместных заграничных эмигрантских скитаний, отдал немедленное распоряжение о нашем освобождении.
Засим Мациевич
