– сутками позже, когда уже иннервации твари как бы были уже пройдены. То есть – исчерпаны.)
«Поперек колоды бы!..» – сдавила паутина физических желаний забавного человекозверя.
Тем временем с веселым и мечтательным видом Катя шла себе, от отца-лодочника, может быть, обед домашний носила. Был выходной, народ кое-какой был, но всё больше на том, дальнем берегу.
Эвергетов постоял-постоял на коленях, огляделся, встал и зачем-то крадучись, как тигр на охоте, устремился вслед за намеченной жертвой.
«Что за магия! Кто это еще садит в голову?» – Евгений услышал в голове посторонние голоса.
– Твою мать!.. – Лицо его взялось сильным жаром, и Евгений глубоко рассерженно задышал в хрип: в мозг определенно задолбили. Он начал скалиться, корчиться, принимать разные демонические формы лица, а незнакомый гул продолжал нарастать и, наконец, человеческим голосом изнутри сообщил: «Что – как паук на муху нацелился?.. Говорю же: сначала – лодочник!», – и он, Эвергетов, освободив себя от внезапной боли, перевел прицельный взор на дощатый домик лодочной станции.
Молодой человек повеселел, ибо ноги его будто сами понесли к указанному месту.
Крепкий и лысый мужик на появление чужака к удивлению позорно испугался. Его почему-то пронзила такая болезненная глубокая оторопь, что он мысленно успел оглянуть все свои прежние прожитые годы. Для проформы он сначала было выдавил заградительный возглас, но получил взамен такой сокрушительный железный удар, что слетел на пол, как срубленный ствол под ударом топора. Вот тебе и на! Наигорший позор!
На рубашке Смидовича, подмышками, выступили мокрые полудужья пота, а из разбитого вдребезги носа закровоточило, как из ведра.
– Встать!
Смидовича не отпускал дрожательный паралич. Он плакал, а остатками сил старался подчиниться, подняться на ноги. На колени вышло, но потом… Силы, определенно, вышли вместе с остатками мужества.
– Девочка от тебя вышла?
– Это моя дочь. Катя.
Лодочник что-то зашамкал раствороженным ртом, но тот портрет, который видел Эвергетов перед собой, напоминал уже прощальную сцену.
Евгений сорвался на громкое бронхитное покашливание и грубо выматерился: – Смастерю-ка я из тебя произведение искусства, папа…
– Не трогай! – Мужчина затрясся больше прежнего. Мутным потоком слез он залил
себя и пол, по которому тащился на коленях, рыдая в грудь, к постели. Хотел что-то там нащупать под подушкой – как оказалось, пистолет! – но судьба ему, увы, не отпускала ни единого шанса жить.
…Смеркалось.
«Умница. Тебе ли гамное веселье? Пережди, место – что надо, тихое, а ловчие ментики с доказательствами, пусть еще объявятся!» – ссыпалось в его мозг опять – сверху, в самый черепок.
Эвергетов огляделся.
