рядом никого не было?
– Яшка был. С переломанной лапой. Этот тип ему лапу перебил, а его собака ухо надорвала.
– Вы видели этого человека? Можете его узнать?
– Конечно, нет. Ни его собаку, ни его самого узнать не могу. Я уже здесь пытался хоть что-нибудь вспомнить… Нет, ничего. Совершенно. Могу только сказать, что он выше меня, плотнее, моложе…
– Одежда, прическа, фигура… Ничего не видели?
– Нет…
– Что же он, так и не произнес ни единого слова? Все проделал над вами, над вашей собакой молча?
– Несколько словечек обронил… Сучьим потрохом обозвал, пидором позорным, пообещал сделать из меня бифштекс с кровью. Такие были слова.
– Не так уж мало.
– Да, – согласился Касьянин, – слова еще те… Запоминаются.
– Дело не в том, что они запоминаются, – следователь продолжал старательно записывать все, что говорил Касьянин. – Они выдают его классовую принадлежность. Зэковскую принадлежность.
– Я тоже подумал об этом… Он наверняка сидел.
– Или же плотно и долго общался с людьми, которые сидели. Мне кажется, найти его можно. Но доказать будет сложно.
– Даже невозможно, – сказал Касьянин. – Я его не узнаю, даже если вы меня подведете к нему вплотную. И собаку его не узнаю. Да! – вдруг воскликнул Касьянин. – Он был в спортивном костюме, тонкий, шелковистый костюм весь на молниях и на резинках. Темно-синий, темно-зеленый… Что-то в этом роде. Но сейчас все гуляют в таких костюмах. И стар, и млад, и мужики, и бабы.
– Я его найду, – повторил Анфилогов. – Если хотите, могу вам его показать при случае.
– Зачем?
– На будущее. Чтобы знать, откуда идет опасность. Но это все, что я могу сделать.
– Да я уже, в общем-то, смирился, – Касьянин махнул рукой, глядя в пространство длинного коридора.
– Смирился? – удивился следователь. – Странно. Обычно жажду мести люди проносят в себе через годы и расстояния. И не гасят это пламя ни жизненные невзгоды, ни новые обстоятельства, вообще ничто не гасит. Вы меня понимаете? Когда кто-то говорит, что он смирился, это означает одно из двух…
– Что же это означает?
– Что человек вообще смирился со всем на свете, плюнул и на человечество, и на себя в том числе. На вас это не похоже. У журналистов обычно хватает жизненного тщеславия до самой смерти. Нет, вы не из тех, кто смиряется. Не надо мне пудрить мозги.
– Может быть, я из другой категории?
– А другая категория – это затаившиеся. Те, кто пытается ввести всех в заблуждение – я, дескать, стар, дряхл и не мне утверждать справедливость! – глаза следователя горели, похоже, он говорил нечто важное для себя. Казалось даже, что Анфилогов не столько отвечает на касьянинский вопрос, сколько убеждает самого себя в правильности собственного понимания человека.
Касьянин взглянул на руки следователя – первое впечатление, когда он ощутил сильную прохладную ладонь, подтвердилось – рука у Анфилогова действительно была сильная, пальцы
