всё в любопытстве, любопытство подогревает читательский спрос – выпущенные во второй-третий-четвёртый раз тиражи сметаются с полок магазинов в один момент… И разве, думаю я, кому-то есть дело до художественных достоинств романов господина Лёкка?
А что ещё нужно для счастья интеллигентной читающей публики?
Материал. Интервью. Некролог.
Что ещё нужно для счастья издательства и правообладателей?
О, много денег никогда не бывает, много денег – счастье, думают люди, а счастья, не в пример горю и бедствиям, хочется как можно больше, мало его никогда не бывает. Издательство поддерживает стремление общества узнать о своём новом герое, интерес подогревается. Холод в официальных словах начинает сменяться лёгким потеплением и новый тираж старинного его романа печатается с краткой биографией русского писателя.
Что тут начинается! Лишь нагнали мраку и темени – ну, русский, ну, эмигрант, был женат на полунорвежке-полушведке с завидным приданым, жена в ином мире уже, дочь – золотая молодёжь, с нескладывающейся личной жизнью… И то, большинство из того, что мы знали о нём, раскопали вездесущие газетчики – вкупе со скудной биографией это могло способствовать складыванию определённого впечатления. И всё же, быть может, кто-то остался доволен этим, но мне эти скупые слова ничего не сказали о моём соотечественнике. Там, ни в книгах, ни в газетах, не было даже его фотографии, и всё оттого, что дочь его, якобы, не велела!
А, ерунда, тираж почти распродан, но нужно думать о следующем – там уж можно и фотографию поместить.
За что можно ещё мне ухватиться? Мы оба русские, занесённые судьбой на далёкую чужбину – уже любопытно, однако, само по себе не может служить поводом для интересного материала: несколько тысяч русских, тех, кто всё ещё ощущает себя таковыми либо тех, кто уж начинает подзабывать родной язык, вследствие малой возможности пользоваться им, и так можно наскрести здесь на севере. Вряд ли это представляет трудность ибо зачастую мы хотели бы оставаться в том климате, где родились, хоть бы и вне Родины. Что ещё? Талант и множество его поклонников! Что ж, возможно, это было бы интересно. Я делаю статью о русском литераторе, о талантливом человеке, незаурядной личности, и сам становлюсь таким образом близким к небожителям. Я не тщеславен, нет, но мне нужна какая-то личная выгода, собственный интерес – кто упрекнёт меня в этом, тот никогда не любил своё дело настолько, чтобы получать от него удовольствие. Не деньги, нет, нечто, что может заинтересовать, возжечь любопытство.
– Вы оба – русские, да, – говорит Гротт, будто бы докопавшись до моих мыслей, – разве ж это не повод?
– Не повод, дружище, – отвечаю я, – говорю тебе, ему до колик надоела русская речь, вот он забрался от неё как можно дальше в глушь, сидит себе там да посмеивается! Никто не может быть уверен в себе настолько, чтобы избежать
