а те сказали, что по дороге на фронт наверняка «загребут» и отправят в детский дом, откуда выбраться будет нелегко.
Моя затаённая мечта на глазах рушилась, но так просто сдаваться не хотелось. И я написал письмо товарищу Сталину с просьбой отправить меня на войну, где воюет мой папка, а в случае невозможности это сделать направить в Суворовское училище, потому что живется нам в деревне тяжело, мы голодуем и маме нас четверых не прокормить. Не мешкая, опустил письмо в почтовый ящик и стал ждать ответа, как соловей лета. И дождался…
Вскоре после отправки письма мама как-то пришла с работы необычно поздно и со слезами на глазах в ярости схватилась за ремень, напирая на меня, гневно закричала: «Ты это когда у нас голодным-то был? Ты с чего взял, что я вас не прокормлю? Почему из дома-то решил сбежать? Дурья твоя башка! Рассказывай, тебе говорю…» Но, как всегда, заступилась баба Лепистинья, вставшая между нами, и я удачно избежал заслуженной порки. Больше мама никого из нас даже не пыталась наказывать физическим воздействием. В нашей семье это было не принято, и никто никогда маму до этого не доводил, кроме меня, и то один раз в жизни.
Немного успокоившись, мама рассказала, что из района приезжал большой военный начальник и строго с ней разговаривал насчёт моего злополучного письма, о котором она и не подозревала. Напоследок начальник сделал ей внушение за плохое воспитание сына, подчеркнув, что она учительница. Весь советский народ изо всех сил работает на победу, а вы отвлекаете важных людей от больших государственных дел! Однако никаких неприятных последствий для мамы не последовало, но ко мне она стала относиться строже, пока всё не забылось…
Морозная зимняя ночь. Нарастающее завывание вьюги, она так плотно укутала нас своей непроглядной мглой, что, кажется, от всего белого света загородила, и наш домишко, вздрагивающий от сильных порывов ветра, безнадежно затерян в этой бесконечной ночи и беснующейся вьюге. Окна в доме проморожены толстым слоем снега и льда, и через них ничего не видно, а в комнате кажется ещё темней и тесней. Надо сказать, что в ту пору в нашей деревне не было ни электричества, ни привычного тогда репродуктора. Железнодорожная станция находилась рядом, и можно было бы зажечь лампочку бессмертного Ильича, но до этого никак не доходили руки у высокого начальства, и все новости мы получали из газет или людская молва их разносила. Так и жили – как при царе Горохе.
От слабого света коптилки по стенам комнаты причудливо мечутся мрачные тени, и мне кажется, мы находимся в избушке на курьих ножках из сказки о бабе Яге, которую недавно нам читала мама. Дед Арсентий привычно вяжет сеть, и челнок в его умелых руках монотонно мелькает с поразительной быстротой, бесконечно повторяя одни и те же движения. Баба Лепистинья сидит у самой печки, и к ней, как всегда, жмутся самые маленькие внуки, которых она ласково поглаживает по головам и что-то им нашёптывает. А мама сидит за столом и вслух читает толстую книгу, которая называется «Всадник
